очень нудно 
67 
– Насчет нахальства, – вмешался Юрий Маркович, упитанный, как боровок, причесанный в лучшей парикмахерской города. – Этого слова, прапорщик, я не принимаю. Нахалом можно быть на базаре или в очереди у вокзальной кассы. А для военных людей существуют иные понятия – риск и дерзость!
Шкипер Анисимов похлопал механика по спине:
– Умница! Сразу видать, что у тебя бабка писательша…
– Бабка, верно, писательница, зато папочка из тюрем не вылезал. Не от этого ли, милый старик, я и поумнел?
Хлодовский охотно поддержал тему риска:
– Хоть с водою в трюмах, даже на последнем куске угля мы обязаны вернуться. А перспективы у нас серьезные: сейчас в Иокогаме готовят к отправке морем новые дивизии под конвоем двух крейсеров и одного броненосца.
– Значит… б о й? – спросил его врач Солуха.
– Пожалуй. И потому прошу вас, господа, быть ближе к матросам. Они наши младшие братья. Если мы идем в бой по призванию, они идут на смерть по чувству долга. Чтобы никаких «персиков»! Дисциплина – штука капризная, как уличная девка. Доверие матроса к офицеру следует ценить выше подчинения. Только глупцы целиком уповают на служебную дисциплину…
Все расходились. Старший инженер-механик Иван Иванович Иванов подошел к Конечникову под благословение, и тот перекрестил его. Но молодежь обошлась без этого:
– Все под одним богом ходим – под Андреевским стягом!
Православные, лютеране, католики (и, кажется, даже один мусульманин – минный офицер Зенилов), все они дружно карабкались по трапам, их ладони полировали латунь поручней, и без того сверкающую, а ступени трапа были обтянуты ковром, но кают-компанейский рай обрывался жестким порогом-комингсом, и тогда нога каждого ступала в мир обнаженной грубой брони…
Флаг Иессена привычно стелился над «Россией». Панафидин не удержался и поведал Плазовскому о своем разговоре с Житецким: будто бы Иессен сейчас потащит бригаду в зубы дьявола, лишь бы исправить свою карьеру.
– Подлец он и мерзавец, этот Житецкий! – возмутился кузен. – Таких людишек в старые добрые времена ставили к барьеру… Какое он имеет право оскорблять Карла Петрови–ча, честного и порядочного человека? Иессена мы знаем как ученика Макарова, без веры в его флаг нам в море делать нечего…
Волны шаловливо-радостно закидывали пенные плюмажи брызг на чистые палубы крейсеров. Качка усилилась. Панафидин «заклинился» в койке, чтобы креном его не вышвырнуло на палубу. Он раскрыл томик Карлейля, который иногда писал так, что стоило задуматься: «Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна. Она вечна. Она несокрушима…» Крейсера шли хорошим ходом, уверенные в себе и в своем воинском счастье.
………………………………………………………………………………………
Случайный разговор о корабельной артиллерии, начатый в канун похода Хлодовским с мичманом Панафидиным, так же случайно, но вполне закономерно был продолжен на мостике флагманской «России», где коротали тревожную ночь контр-адмирал Иессен с каперангом Андреевым… Русские моряки свято верили в достоинства своей артиллерии, и эта вера еще ни разу не была поколеблена. Однако Андреев заметил:
– Мы ведь еще не опробовали наших пушек в дуэли с крейсерами Камимуры… Как отзовется японская броня на наши попадания? Где и в какой момент сработают наши взрыватели?
Иессен вспомнил: в январе 1904 года, когда он был еще в Петербурге, его принял генерал Бринк – изобретатель снарядных взрывателей. Бринк горячо заверял Иессена: «Относительно нашей артиллерии вы можете быть совершенно спокойны – она, безусловно, выше японской».
– Наконец, – рассказывал Иессен, – незабвенный Степан Осипыч, благословляя меня на бригаду крейсеров, дал мне четкую инструкцию, и я наизусть помню ее слова: «Наши суда в артиллерийском деле выказали превосходство перед судами неприятеля…» Так стоит ли нам пороть горячку?
Андреев ответил, что действие бринковского снаряда можно уподобить лишь удару топора, разрушающего ящик; японский же снаряд, напичканный шимозой, превратит его в пыль.
– Американцы в своих газетах пишут, что шимоза дает такой жар, от которого даже броня плачет стальными сле–зами.
– Ну, эти янки известные болтуны…
Море осветила большая, очень яркая лунища.
– У-у, волчье солнышко! – ругали ее матросы.
После полуночи на 7 июля Панафидин с мостика передал в салон командира по извилинам переговорных труб:
67 
