62 
Безбожно тарахтящий мопед не без труда взобрался вверх по серпантину Костас де Гарраф. Перевалив через хребет, тореро с облегчением вздохнул. Теперь дело пойдет легче. Еще минут десять-пятнадцать — и он свернет на дорогу, ведущую к Канельяс. Там снова будет подъем, но уже не такой крутой. Наверняка, мопед его выдержит.
Беда, как известно, не приходит одна. К неприятностям этой безумной ночи добавилась новая: Тамбовский Красавчик самым позорным образом заблудился среди похожих друг на друга как близнецы холмов с разбросанными на их склонах небольшими двухэтажными домиками. Решив не жечь понапрасну бензин, тореро остановил мопед около старой развесистой оливы, лег на землю и попытался заснуть. До рассвета оставалось несколько часов. В темноте он точно ничего не найдет, да и гадалку неудобно будить среди ночи — не дай бог, рассердится и напророчит несчастье.
Заснуть Василию так и не удалось. В бок впивались мелкие острые камешки, в штанины заползали муравьи. Преисполненный жалости к самому себе, Тамбовский Красавчик вертелся на жестком ложе, пытаясь понять, почему судьба так к нему несправедлива.
Дом Марфы Симаковой измученный тореро отыскал только к полудню. Еще несколько часов он просидел перед запертой дверью, пока коми-пермяцкая предсказательница не вернулась с корзиной улиток, которые она собрала на обед на расположенных неподалеку виноградниках.
Родственница Заратуштры оказалась высокой костлявой старухой с желчным характером. К счастью для Тамбовского Красавчика, корридой Марфа не интересовалась, и приняла его за обычного эмигранта-нелегала, мыкающегося в безуспешных поисках "сладкой жизни".
— И чего вам дома не сидится, — ворчала старуха, замачивая улиток в облупленном эмалированном ведре. — Все едуть, едуть… Европы им, видите ли, захотелось…
То же самое Василий мог бы сказать и в отношении Симаковой, но предпочел промолчать.
Поставив на огонь казан с рисом, гадалка повела Стародыбова в небольшую комнату с белеными стенами. Скрипучие деревянные стулья, квадратный, покрытый белой полотняной скатертью стол, выцветшие черно-белые фотографии на стенах, металлическая кровать с шишечками — такую же обстановку Василий не раз видел в деревнях российского нечерноземья.
— На что гадать-то будем? — деловито осведомилась Марфа, доставая из источенного термитами комода жестянку из-под леденцов, доверху наполненную разноцветными пуговицами. — На любовь, на недругов, на работу, на прошлое, на будущее, на судьбу?
— А можно на все сразу? — робко спросил Василий, прикидывая, нужно ли за каждый раздел платить отдельно.
— Можно и на все, только это дороже будет. Что тебя интересует-то?
— Извечные вопросы российской интеллигенции: "что делать?" и "куда податься?", — вздохнул тореро. — Ну и по поводу любви, если можно. А вы случайно, приворотами не занимаетесь?
— Ежли будет на то дозволение Кокли-Мокли, — неопределенно изрекла пермяцкая гадалка.
— Кокли-Мокли? — растерянно переспросил Тамбовский Красавчик, решивший в первый момент, что речь идет о каком-нибудь "братке", обеспечивающему Марфе "крышу". — А кто это?
— Покровитель гадания и ворожбы. Плод совокупления человека и первосущности бога Ена с большими кривыми ногами, — пояснила Симакова.
— А почему у бога Ена большие кривые ноги? — шалея от обрушившейся на него информации, поинтересовался Василий. — Наследственность плохая?
Марфа недружелюбно покосилась на него.
— Кривые ноги не у Ена, а у Кокли-Мокли. А теперь заглохни. Мне нужно сосредоточиться.
Вытащив из жестянки горсть пуговиц, Симакова высыпала их в черный пластмассовый стаканчик, напоминающий те, что используются при игре в кости. Накрыв отверстие ладонью, старуха затрясла стакан, как детскую погремушку, приговаривая что-то на непонятном наречии и периодически поминая большеногого Коклю-Моклю.
С пронзительным взвизгом, от которого Тамбовский Красавчик испуганно вздрогнул, гадалка рассыпала пуговицы по крахмальной скатерти, и принялась пристально вглядываться в них, что-то нечленораздельно бормоча.
— Что они говорят? — подергиваясь от нетерпения, осведомился Стародыбов.
Симакова поджала губы и покачала головой.
— Смерть… — зловеще прошипела она.
— Смерть? — Василий испуганно моргнул. — Ч-чья смерть? Моя?
— Может быть, и твоя, а может и нет. В этом пока нет ясности. Сказано тебе — помолчи.
62 
