очень нудно 
32 
Заправленная в джинсы грязноватая, некогда белая маечка открывала густую поросль растительности на груди и массивных квадратных плечах.
Даже пребывая в хорошем настроении, стадвадцатикилограммовый Колюня наводил на окружающих суеверный ужас, когда же он зверел и «съезжал с катушек», от него шарахался даже ОМОН.
К родимому зданию Петровки, 38, Колюня шел просто так, от нечего делать. Раз все равно проходит мимо, отчего бы не узнать, как дела у ребят?
Перед входом в здание УВД стоял крытый грузовичок ОМОНа. На грязном, запыленном крыле какой-то шутник, прямо по анекдоту, пальцем написал «цэ-менто-воз».
Сами омоновцы в полном боевом прикиде — масках, камуфляге, бронежилетах, с автоматами готовились погрузиться в грузовик.
— Колюня! — распахнув объятия, к Чупруну бросился полковник Обрыдлов, его непосредственный начальник. — Ты вовремя! Мы едем на задержание Пасюка. Давай с нами!
— Пасюка? — ухмыльнулся опер. — Такого я не пропущу. У меня с этим гадом свои счеты.
Богдан Пасюк по прозвищу Удмурт, основной торговец оружием синяевской группировки, грубо подмял под себя инспектора налоговой службы Агнессу Деникину, не подозревая о том, что к двери ее квартиры стягивается подразделение ОМОНа.
Агнесса застонала и выгнулась дугой, почувствовав шеей жесткие очертания спрятанного под подушкой автоматического пистолета «Кедр». Это прикосновение возбуждало ее даже сильнее, чем пронзающая ее насквозь твердая, как оружейная сталь, плоть Богдана.
Омоновцы переглядывались, прикидывая, кто первый ворвется внутрь.
— Давай! — шепнул Колюне полковник Обрыдлов и протянул ему свой пистолет.
Крепко обхватив ладонью рукоять оружия, опер жестом предложил омоновцам расступиться. Задумчиво почесав через маечку волосатую грудь, Чупрун с яростным фырканьем встряхнулся всем телом, как кикбоксер перед решающей схваткой, вызывая прилив внутренней агрессии.
Глаза Колюни устрашающе выпучились, верхняя губа приподнялась, обнажив неровный звериный оскал желтоватых прокуренных зубов.
Сто двадцать килограммов яростной Колюниной плоти врезались в обитую рыжим дерматином дверь налогового инспектора. Дверь жалобно хрустнула и сорвалась с петель. Ведомый скорее чутьем, чем рассудком, опер безошибочно завернул в спальню и, сильно оттолкнувшись ногами от порога, как прыгун в длину, потной торпедой пролетел разделяющее дверь и кровать расстояние и всей своей тушей плюхнулся на не успевшего понять, что происходит, бандита.
Вдавленная вглубь дорогого ортопедического матраса, Агнесса Деникина тихо вякнула, с ужасом почувствовав, как под двумя центнерами живого веса прогнулись и хрустнули ребра, безжалостно выдавливая из легких резервные запасы воздуха. Агнесса хотела крикнуть или прошептать хоть слово, умоляя освободить ее, но не смогла издать не звука.
Рука распластанного на налоговом инспекторе Удмурта скользнула под подушку. Перехватив кисть Богдана, Витя злобно подпрыгнул на нем, и, следуя примеру неукротимого Майкла Тайсона, тяпнул Пасюка зубами за ухо.
Ворвавшийся в спальню вслед за бравым опером ОМОН бодро защелкнул наручники на запястьях Богдана. Витя с сожалением выпустил из зубов недоеденное бандитское ухо, и, вытащив из-под подушки «Кедр», сполз с Удмурта.
Пара дюжих ребят в камуфляге и защитных шлемах рывком поставила Пасюка на ноги, и красная как рак полумертвая Агнесса со свистом и хрипом втянула воздух в спрессованные легкие.
Полковник Обрыдлов одобрительно хмыкнул, с интересом изучая ядреные формы Деникиной.
— Налоговый инспектор и два мужчины сверху. Кажется, в групповухе такая позиция называется «гамбургер», — задумчиво заметил он.
— Ты шутишь, — сказал Сергей Ясин.
— Я не шучу, — возразил Максим Лизоженов.
— На наркотики подсел? — осторожно поинтересовался бизнесмен.
— Придумаешь тоже — наркотики! Я торгую, а не употребляю, — обиделся сын советского поэта.
— Решил разыграть меня, да?
— Какие, к черту, розыгрыши! — разозлился Максим. — От этого зависит моя жизнь.
— Твоя жизнь зависит от того, сумеет ли Адам фон Штрассен оттрахать перед камерой Ладу Воронец?
Лизоженов болезненно поморщился.
— Не трави душу.
— Извини за нескромный вопрос. А что, если у Адама не встанет?
— Не встанет? На Ладу Воронец — и не встанет?
32 
