26 
– Стой! Кто идет? – окликнул точно по уставу.
Лес молчал. Может, показалось?
И вдруг Савка расслышал отчетливые шаги за кустами.
Это был шаг человека. Вот еще шаг…
– Стой! Стрелять буду!
Савка бросился в кусты, жестоко пронзая их черноту длинным лезвием штыка. Но вспомнил о сургучных печатях на двери склада и отбежал обратно, встав спиною к двери. Попробовал запугать криком:
– Стой, зараза, тебе говорят… Я же застрелю тебя!
Но кто-то невидимый и зловещий продолжал деловито обшагивать склад боепитания по кругу. Удивительная враждебность чуялась Савке в его спокойных, размеренных движениях. Сейчас юнга был слабой, беззащитной стороной. А противник вел себя так, словно заранее был уверен в своей неуязвимости…
«Может, подшучивают? Свои же ребята?»
– Здыбнев! Мишка… это ты? – тихо спросил он у леса.
Шаги замерли. Стало совсем тихо и страшно.
– Хоть бы один патрончик, – бормотал Савка.
Со штыком наперевес юнга снова кинулся на кусты, раня их острием штыка. Ему было страшно. Так страшно не бывало даже в блокадные ночи, когда дом, наполняясь пылью, ходил ходуном под бомбами; когда, лежа под одеялами. Савка слышал выстрел немецкого орудия, а потом отсчитывал, как метроном, до шестнадцати, после чего снаряд коверкал гранит Фрунзенского универмага.
Неуловимый кто-то был здесь, рядом. Савка заставил себя успокоиться. Что должен делать часовой в таких случаях? Дать знать своим. Но как? Телефона нет. И нечем выстрелить, чтобы поднять караул по тревоге. Часов тоже нет, да и неизвестно, сколько времени продлится этот поединок на одних нервах. Савка поступил на свой лад: вжался в двери склада, так что замок впился ему в спину, и, выставив оружие перед собой, замер.
– Вот только подойди, – шептал он. – Вот только сунься…
Он чувствовал, что из мрака за ним наблюдают чужие глаза.
А дальше произошло то, чего никак не ожидал Савка. Буквально в пяти шагах от него выбило из кустов хлопок приглушенного, но очень сильного выстрела. Выпорхнула голубая искра пламени, и в небо, прямо над складом, ушла зеленая ракета. Она погасла, после чего шаги человека пропали в отдалении. Замелькал фонарь разводящего – Здыбнев вел смену. Еще никогда в жизни Савка так не радовался товарищам.
– Замерз? – окликнули его юнги, подходя ближе.
– Вспотел даже.
– Чего так? Ночь-то холодная. Ниже нуля.
– А я… страху натерпелся, – сознался Савка.
– Страху? – хмыкнул Мишка. – Отчего?
– Ходили вокруг меня.
– Да брось! Наверное, корова. Колхоз-то рядом.
– Корову я бы признал. Но это был двуногий зверюга.
– Не ерунди! Корова…
Здыбнев сменил часовых и вместе с Савкой пошел обратно в караулку. Савка долго шагал молча, потом сказал:
– А знаешь, Мишка, корова-то эта ракету запустила…
Колеснику он сразу доложил о событиях во время «собаки».
– Почудилось? – не поверил старшина спросонья. – Кипяток вон там, накрыли подушкой. Попей чаю да ложись кемарить.
– Я лягу, – сказал Савка, раздергивая крючки шинели. – Да не заснуть. Он же под боком у меня ракету выстрелил в небо…
Из головы Колесника выбило сонную одурь.
– Вот как? Ну, ладно. Я доложу по команде, кому следует.
* * *
Острота ночного возбуждения не пропала и днем. Савка охотно делился со всеми своими переживаниями на посту. Охотников послушать было немало, и он бестолково рассказывал:
– Стою я, как положено. А он ходил, ходил, ходил…
– Кто ходил-то?
– Да этот… шпион, наверное. Вдруг как пальнет…
– В тебя?
– Нет. Прямо в небо…
В четыре часа дня Савка готовился заступить на пост во вторую очередь, чтобы смениться, отстояв до восьми. Но случилось иначе. После обеда в Савватьево неожиданно прикатил заляпанный грязью пикап, из него устало выбрался пожилой боец-пограничник со старомодным наганом у пояса.
– Юнга Огурцов – тебя. За тобой приехали.
Савка подошел к пограничнику.
– Ты будешь Эс Я Огурцов двадцать восьмого года?
– Я.
– Садись. Поехали…
Выяснилось, что из Архангельска прибыл представитель контрразведки.
(Позднее она получит наименование «смерш».
Савке доходчиво растолкуют:
– Смерш – это значит «смерть шпионам». Военная контрразведка по обнаружению врагов и паникеров.)
Всю дорогу до кремля боец горячо убеждал Савку:
– Только правду говори. Упаси тебя Бог соврать! Там ведь у нас не дураки сидят. Понимают что к чему. Ежели ты чистосердечно покаешься, тебя, может, и простят по малолетству.
26 
