очень нудно 
213 
– А князя и быть не может, – ответил тот, глядя косо. – Никто нашему князю и не давал права на голосование…
Со стороны вокзала взревели подходящие паровозы. Иконников-младший наблюдал издали – с тревогой: голос губернатора был необходим ему как заручка. Потом-то он и сам поскачет!
Сергей Яковлевич, покраснев, мял в пальцах записку:
– Позвольте, господа, но… Как же быть со мною?
– Верно, – сказал Бобр. – Лица, состоящие на военной и государственной службе, права голоса не имеют. Извините, князь, мы ценим ваш гражданский порыв, но… Поймите и нас!
– Я понимаю, – ответил Мышецкий. – Но мой голос не есть голос лица, облеченного властью, а лишь голос местного обывателя. Вы же сами знаете, я землевладелец Уренской губернии на одних паях с Конкордией Ивановной.
– Даже если и допустить вас как местного помещика, – мстительно ответили за соседним столом, – то все равно вы не имеете права голоса благодаря малому цензу оседлости…
Иконников делал князю издали какие-то знаки. Сергей Яковлевич стыдился своего положения, своих слов о гражданстве, которые он сгоряча тут выпалил. Смешно ведь!
От стыда он обозлился на всю городскую курию.
– Хорошо! – сказал. – Но вы же, господа, должны понять всю несостоятельность обструкции в отношении меня… Наконец, кто больше моего сделал в губернии для права выборов? Кто всегда поддерживал идею гражданских свобод? Это возмутительно…
Иконников все еще делал тайные знаки. Сергей Яковлевич отошел от Бобра и стал пихать свою записку в щель избирательного ящика. Щель была узкая, записка застряла.
– Стойте, князь! – закричали ему из-под «А – Д», «Е – Л», «М – Р» и «С – О».
– Я имею право. Я – гражданин империи, как и вы, господа!
– Полицию! Где полиция?
– Пущай сует… Он – князь, ему можно…
– Да здравствует анархия!
– Князь, вы же юрист, не преступайте законности…
– Суй яго, суй… пальцем, пальцем!
– Городово-о-ой!
– Не надо городового – уже пропихнул!
Мышецкий, красный как рак, отошел от ящика:
– Для чего же мы прошли трудный путь? Постыдитесь, господа!
Бобр повернулся к собранию:
– Прощу протокол… Голос князя, упавший в ящик, мы не можем считать законным…
Верный «драбант» Огурцов долго еще поджидал возвращения князя с выборов. Мышецкий все не шел, а уже хотелось «постелить», как всегда, «двухспальную». Глянул на часы: пора, пора… адмиральский час давно пробил! С вокзала все ревели паровозы, потом ухнула пушка!
Огурцов отворил двери в кабинет губернатора…
Замер. Из-за стола уренского владыки, улыбаясь, поднялся навстречу Огурцову ласковый Осип Донатович Паскаль.
– Ну что, подлый креатур? – спросил он. – Кончилось ваше время? Что теперь будешь делать?
Огурцов, заплетаясь ногами, долго искал свою шапку. Кто-то из молодых чиновников, жалея старика, подал ему пальто.
Снова ударила пушка – со стороны депо…
Выбрался на крыльцо присутствия. Черным казалось солнце.
Увидел швейцара:
– Хоть ты – скажи!
– Взяли нашего князя, прямо-таки с участка… Нешто насквозь пропились, что слыха не слыхали? Взяли вот теперь его, шибко большое начальство понаехало с пушками. Теперь всю губернию расшибут об стенку. И будут расшибать до скончания веку! Так что, ежели мысли чужие имеете, – так выбросьте! Ни к чему!..
Кое-как, обтирая заборы, дотащился старый чиновник до дому.
Жена – старая и неопрятная – вышла к нему с мышеловкой.
– Гляди, – сказала, – две штуки сразу. Где это видано?
– А знаешь, Марьюшка, – ответил ей Огурцов, – ведь я ничего не скопил… Прости меня, Марьюшка, ничего – как другие! Все мы пропили с князем…
– Проспись! – сказала жена и ушла с мышеловкой.
Скинул Огурцов пальтишко на пол, в галошах подсел к окну.
Так и сидел до вечера, пока не стемнело. Служба кончилась.
Бегали солдаты, что-то кричали, стреляли…
В потемках жена тронула его за плечо, позвала спать.
– Без працы не бенды кололацы, – ответил Огурцов.
И долго крестилась, под буханье пушки, старая жена:
– Господи, никак мой-то рехнулся? Отвернись, шаромыжник проклятый, – разит, будто из бочки. И што это за наказание тако! У всех мужья – как мужья: ну, и выпьют когда, но не все же время…
И благовестила старым супругам ночная пушка.
6
Когда первый снаряд разбросал угол баррикады, а колесо от телеги, рикошетом взмыв к небу, вдруг рассыпалось по земле острыми спицами, когда закричал кто-то рядом, размазывая кровь по лицу, – тогда Борисяк понял: не устоять.
213 
