с удовольствием перечитала 
12 
В этих каменных джунглях, лавируя между лотками, прохожими и машинами, тоскливо бродили многочисленные собаки, отчаянно отыскивая место, где они могли бы справить нужду. Драчинский с болью смотрел, как они, повинуясь природному инстинкту, скребли лапами по булыжникам или асфальту, пытаясь забросать кучку землёй, но к земле они смогли бы пробиться лишь с помощью отбойного молотка.
Но всё же парижане заботились о своих четвероногих любимцах. Парикмахерские для собак встречались почти так же часто, как и дамские парикмахерские, то есть на каждом углу, и, надо отдать должное — и дамы и собаки были пострижены и причёсаны по последней моде и выглядели очень даже презентабельно.
После стерильных, как коридоры престижной частной клиники, немецких городов и уютных, почти иллюзорных в своей пасторальности селений французской провинции, Париж казался громадной клоакой, и создавалось странное впечатление, что негров и арабов в нём было больше, чем европейцев.
Стены домов и памятники старины были исписаны баллончиками с краской. Надписи наслаивались друг на друга, создавая кошмарные разноцветные узоры. На тротуарах и на скамейках, прикрывшись газетами, спали бомжи. Дюжие полицейские лениво гоняли их и иногда от скуки избивали резиновыми дубинками.
К несчастью для себя, первое впечатление о Париже Влад получил в его бедной, северной части, где к западу от Монмартра сразу же начинался район арабских трущоб, куда белые люди боялись заходить даже днём. Трущоб Драчинский раньше не видел. Они его ужаснули.
И хотя за несколько дней, проведённых в столице Франции, Влад успел убедиться, что в Париже есть широкие проспекты, изумительной красоты парки, роскошные дворцы, соборы и монументы, первое впечатление, как и первая любовь, оказалось самым сильным, и Париж навсегда впечатался ему в память, как город собачьего дерьма, мусора и справляющих нужду посреди улицы грязных нечёсанных арабов.
Драчинский понял, что Волошин ошибался, а может быть Париж Волошина был совсем другим. Влад всю свою сознательную жизнь стремился к Парижу своей мечты, а оказавшись здесь, он убедился, что этого Парижа не существует. Разочарование было болезненным и тяжёлым. Лёжа на травке в Булонском лесу и с лёгким отвращением наблюдая за бродящими по ухоженным дорожкам парочками обесцвеченных перекисью гомосексуалистов, Драчинский понял, что ещё немного — и он впадёт в депрессию. Такого хич-хайкер просто не мог допустить. Бросив на землю кожуру от украденного на рынке банана, Влад решительным шагом направился к ближайшей автостраде. Он решил добираться к морю. Впереди его ожидали Марсель, Канны и Ницца.
Драчинский голосовал на шоссе под Лионом, когда разразился бурный, почти тропический ливень. Мгновенно промокший до нитки Влад огляделся в поисках укрытия. Метрах в двустах виднелись какие-то строения, но в наступивших сумерках трудно было разобрать, что это. Это оказалась ферма. Дом хозяев был заперт, на звонки никто не отзывался.
Отчаявшийся Влад перелез через загородку и забрался в ближайший сарай, оказавшийся хлевом. Он замёрз и был голоден. Свиньи, находящиеся в хлеву, напротив, пребывали в прекрасном настроении. Они что-то лениво хлебали из корыт, время от времени поглядывая на дрожащего от холода Драчинского круглыми бусинками глаз.
Свиньи раздражали Влада.
"Ещё немного, и я возненавижу весь мир", мрачно подумал голодный хич-хайкер.
Он достал из мешка, стоящего в углу, горсть ячменя и, опустившись на солому, принялся с отвращением жевать его под любопытными взглядами свиней.
* * *
Чем больше Харитон Ерофеев размышлял над своей идеей, тем больше она ему нравилась. Он должен найти и нанять красивого сексуального русского парня, который под его чутким руководством охмурит принцессу Стефанию и женится на ней, а затем введёт самого Харитона в высшее общество Европы. Возможно, Харитон даже вложит часть своих денег в игровой бизнес княжества Монако. Принадлежность к высшему обществу открывала ему массу возможностей для деловых контактов. И хотя он прекрасно знал, что делать большие деньги в Европе законным путём практически невозможно, поскольку доведённая до маразма бюрократия тормозила производство, а налоги съедали основную часть прибылей, думать об этом было приятно.
— Недаром говорят, что в Америке экономика двадцать первого века и социальное обеспечение девятнадцатого века, а в Европе экономика девятнадцатого века и социальное обеспечение двадцать первого века, — подумал Ерофеев. — Может стоило поехать в Америку?
12 
