Лёгкий, ненавязчивый романчик 
166 
– Идите вы к черту, пророк! – выругался Сивицкий. – Красотка уже в крепости, а люди еще стесняются своей болезни, и оттого-то эпидемия пока таится по углам…
Среди ночи цитадель огласил нечеловеческий дикий вопль, от которого вздрогнули, казалось, древние безжалостные стены Баязета:
– Пи-ить хочу-у… Дайте воды, хоть каплю. Погиба-аю!..
В ответ ему цитадель молчала. Только умирающая звезда косо перечеркнула небо в своем стремительном падении.
10
Некрасов понял, что пришла пора убираться восвояси. Никто его не выживал, но кормить стали хуже – давали болтушку из кислого молока да сухую армянскую мазу, запеченную внутрь лепешек. Аннушка, пожалуй, одна только и навещала его теперь – штабс-капитан понимал ее смятение, боялся смотреть ей в глаза.
По вечерам мужики-молокане уходили куда-то и возвращались лишь под самое утро, принося на горбах раздутые мешки, битком набитые таинственной кладью. Некрасов однажды застал их врасплох с этими мешками, когда они делили свою ночную добычу – солдатские рубахи, рваные штыками, в крови и грязи турецкие куртки, расшитые цветным бисером, мундиры чиновников и сапоги из русской кожи.
– А мы… вот, – не смутился Савельич. – Разжились по малости… У кого на хлебушко, у кого на огурчик, у кого и так, прости хосподи…
Некрасову стало противно, и он вышел на завалинку перед домом. Возле хутора, пока он грелся на солнышке, спешились несколько всадников. Один из них, молодой англичанин, с орденом «Меджидийе» поверх красного мундира, в высоком торбушке из серого войлока, не спеша слез с лошади. По мусульманскому обычаю он был опоясан кушаком, и кушак этот был настолько широк, что Некрасов сразу догадался: «ингилиз» весьма в почете у турок.
Взгляд англичанина внимательно и долго изучал Некрасова. Потом «ингилиз» попросил зачерпнуть ему воды с самой середины колодца. Высоко запрокинув рыжеватую бородку, англичанин жадно пил из кувшина, поданного ему Некрасовым, и светлые струи срывались из углов его рта. С благодарностью возвратив кувшин, он вдруг сказал:
– Мы честь имел. Ты уйслуга не будь русский мормон… Как это? – райшкольник…
Некрасов понял, что притворяться молоканином глупо, и с полной откровенностью ответил по-английски:
– Вы не ошиблись. Я действительно не раскольник и рад встретиться с цивилизованным человеком!
– Вы не простой солдат, – догадался англичанин. – Каково ваше звание и что с вами?
– Штабс-капитан. Я был посечен ятаганами…
Англичанин оглянулся на своих нукеров-черкесов, посмотрел на развалины Баязета, видневшиеся вдали, и рукоятью нагайки дружески стукнул Некрасова по плечу:
– Иметь доблестных противников всегда приятно, и мне хотелось бы помочь вам. Но по воле королевы я служу под зеленым знаменем пророка и сейчас могу быть полезным вам только в одном: это выразить вам свое уважение!
– Я принимаю это и надеюсь, что вам не покажется необходимостью арестовывать меня?
Англичанин снова посмотрел на нукеров.
– Я, – тихо сказал он, – не совсем понимаю вас, русских. То, что вы свершаете здесь, в Баязете, – беспримерно, хотя и не будет подлежать оценке истории. Однако в какую область психологии вы прикажете отнести ваш подвиг – в область высокого мужества или же отупелого отчаяния?
– Я плохо владею вашим языком, – пояснил Некрасов, – и не могу сейчас подыскать нужное слово. Но по-русски это будет называться так: «самопожертвование». Это очень трудное слово, сэр, и не старайтесь его повторить.
Англичанин весело рассмеялся, протянув руку:
– Прощайте. Сейчас возможны только два чуда: или Фаик-паша ворвется в Баязет, или же я смогу выговорить это ужасное русское слово.
В этот день, застряв в горах с тяжелыми пушками, турки велели молоканам впрягать в лафеты орудий молоканских буйволиц, могучих и холеных, не в пример турецким, и самим тащить эти пушки к осажденной цитадели. Прослышав об этом, Некрасов умылся, намочил заранее поршни-мачиши, чтобы они сели потом как раз по его ноге.
– Будто покинуть собрался? – спросил Савельич.
– Да, ухожу.
– Опять на убивство потянуло?
– Может, и так, – согласился Некрасов. – Не смотреть же мне из окошка, как вы на своих же земляков погибель тащить будете!
– Наша вера покорности учит. Держи голову наклонно, а сердце покорно, и греха не будет.
– Долго же ты искал эту веру, Савельич! – обозлился Некрасов. – Не лучше ли сразу чалму на лысину накрутить. Тогда хоть не даром бы твои буйволицы трудились – динар от султана имел бы!
166 
