12 
— Ливия, дочь Марка и сестра Децима Альбинов.
— А! — протянул первый. В его голосе явственно звучало равнодушие.
— Ты их знаешь?
— С Децимом я почти незнаком, а с Марком Ливием мы встречались. — Последние слова были произнесены с озадачившей Ливию иронией.
— Она — подруга Юлии Марцеллы, той, что выходит замуж за Клавдия Раллу. У Ливий тоже есть жених, хотя она далеко не так хороша, как Юлия. Но брак, конечно, очень выгодный. И потом, из таких мышек получаются хорошие верные жены. Добродетель — главное качество для супруги римлянина. Разве я не прав?
— Да, добродетель и красота, разумеется, тоже.
— Ну, красавиц-то полно и в других местах, тебе ли не знать, Гай!
Оба засмеялись, и этот смех больно задел Ливию.
«Да! — мысленно произнесла она с вызовом, обращаясь неизвестно к кому. — Я выйду замуж за Луция и буду ему хорошей женой. И Децим, и Юлия правы: пока человек мирится с привычной жизнью и не хочет перемен, он по-своему счастлив. Но стоит заглянуть за грань возможного, как ты теряешь покой. Я — мышка, и у меня будет свое мышиное счастье. С ткацким станком и верностью мужу, которого я не люблю».
Между тем толпа молодежи начала стекаться вглубь портика: обыкновенно здесь затевались жаркие споры, кто-то произносил речи… В то время Юлий Цезарь находился в Африке, сражаясь с остатками армии своего главного противника в борьбе за власть Помпея. Последний раз Цезарь был в Риме год назад, уже наделенный пожизненными полномочиями трибуна, делавшими его особу неприкосновенной и дающими всю полноту гражданской власти. Он так же имел право занимать должность консула в течение пяти лет, и некоторые дальновидные люди предрекали, что в один прекрасный день все закончится пожизненной диктатурой и ослаблением сената, превращением его в некий совещательный орган. Многие были недовольны тем, что Цезарь раздавал военным всевозможные, зачастую гражданские выборные должности, а кое-кого раздражала поздняя страсть пятидесятилетнего полководца к египетской царице Клеопатре. Вместе с тем Цезаря любил народ — мудрый политик действовал как демократ: щедро раздавал плебеям хлеб и не ограничивал роль народных трибунов.
Тогда как в центре собрания шли горячие споры, некоторые молодые люди сбивались в небольшие кучки и не принимали участия в общем разговоре. Волею судьбы внутри портика Ливия также оказалась рядом со своим недавним партнером по игре в мяч и его спутником. Они продолжали разговаривать, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Второго молодого человека Ливия, как выяснилось, знала: сын сенатора, он вел праздный образ жизни, посвящая время участию в модных литературных и философских кружках. Звали его Сервий Понциан; он был знаком и с Децимом, и с женихом Ливий, Луцием Ребиллом.
— Я не имею ничего против Юлия Цезаря, он великий человек и многое сделал для Рима, — говорил тот, кого звали Гаем, — я выступаю против диктатуры вообще, отрицательно отношусь к обожествлению чьей-либо личности. Одно дело построить крепкое здание и совсем другое — начать украшать его сверх всякой меры. Человек — не бог; дай ему единоличную власть, и все закончится одним: вместо выборов — назначение на должности своих лиц, сохранение привилегий тем, кого выгодно держать при себе. Кстати, ни один диктатор не может считать свое положение прочным — слишком уж он зависим от тех, кто помог ему прийти к власти.
— Что ж, — сказал Сервий Понциан, — так устроен человек: хотя и сознает, что ему никогда не обрести бессмертия, могущества и других совершенств богов, все равно будет стремиться достичь состояния, близкого к божественному.
Противоположность сущего и должного — вот в чем трагизм нашей жизни. Вспомни Гесиода:[5]
Путь нетяжелый ко злу, обитает оно недалеко.
Но добродетель от нас отделили бессмертные боги
Тягостным трудом: трудна, высока и длинна к ней дорога.
— Дух соперничества разрушителен, — задумчиво промолвил его собеседник, — гражданские войны, чем бы они ни закончились, не приведут к добру.
— Боишься очередного передела собственности в пользу военных? — спросил Сервий, на что заинтересовавший Ливию человек отвечал с изрядной долей презрения:
— Тебе известно: я настолько богат, что могу без особого ущерба пожертвовать казне четверть того, чем владею. Другое дело, я не хочу позволять государству вмешиваться в мои дела…
12 
