очень нудно 
165 
Ливия нашла взглядом Юлию, и женщины, улыбнувшись, кивнули друг другу. Мужа Юлии, Клавдия Раллу, недавно назначили главой преторианской гвардии; их семеро детей были живы-здоровы: старшему сыну недавно исполнилось семнадцать лет, и он служил под началом отца, одна из дочерей, Клавдия Максима, была ближайшей подругой Асконии.
Ливия еще раз посмотрела на Юлию. Когда-то ее считали одной из первых красавиц Рима; она была хороша и теперь: в перевитых жемчугами черных волосах не появилось ни одной серебряной нити, а гладкая кожа походила на отполированный мрамор. Юлия сильно располнела, но обильно струящиеся по телу одежды весьма удачно скрывали фигуру.
Ливия с любопытством оглядывалась вокруг. Ее окружали благородные цвета — белый, пурпурный, золотой; она давно к ним привыкла, и они радовали глаз. Прежде женщину угнетала монументальность подобных сооружений и раздражал шум многотысячной толпы, но все переменилось: она сидела в центре мира и принимала его таким, каким он был. Так ощущают гармонию природы, не задумываясь о ней. И если самое высшее и трудное искусство — это искусство жить, то к тридцати шести годам она его постигла. Так иногда казалось Ливии, а иногда — иначе. Как бы то ни было, сейчас, сидя в Большом цирке рядом с мужем-сенатором, почти взрослой дочерью и прелестным сыном, женщина чувствовала, что гул огромной толпы совпадает с ритмом пульсирующей в жилах крови, а слепящее глаза огненное солнце вливает в нее жизнь.
Ей было не на что жаловаться: ее муж достиг высокого положения в обществе, дети были хорошо воспитаны, послушны и умны, и саму Ливию повсюду принимали с уважением. По меркам того времени ее следовало признать женщиной зрелого возраста, но Ливия оставалась тонкой и стройной, да и кожа лица, благодаря египетским притираниям и защите от солнца, не утратила гладкости и нежного цвета.
Ливия улыбалась своим детям: Асконии, уже вступившей в возраст невесты и глядящей невозмутимо и немного надменно, и жизнерадостному Луцию-младшему.
«Правду сказал отец, — неожиданно подумала она. — „Если даже твоя жизнь прошла незаметно и бесследно для потомков, это вовсе не значит, что боги оставляли тебя своей милостью“». Потом обратила взор к арене: завершилось торжественное шествие участников игр и членов магистрата, начинались бега.
…Элий нервничал, сжимая в руках хлыст, и то и дело поглядывал на соперников. Он уже участвовал в состязаниях, но это можно было назвать скорее насмешкой над самолюбивым и пылающим удалью юношей: как новичку, ему доверили править всего лишь парой, и он позорно тащился в хвосте. В другой раз, согласно жребию, был вынужден ехать по наружной дорожке, где его колесница поворачивала перед колесницами, следующими по внутренней стороне арены, что было чревато опасными столкновениями, и Аминий строго настрого наказал ему не рисковать и пропустить соперников вперед. Но сегодня…
Его сердце переполняла царственная гордыня, тем более удивительная оттого, что была вскормлена бедностью, а душа трепетала, но не от страха, поскольку Элий пребывал еще в таком возрасте, когда человек не ведает страха смерти просто потому, что в нее не верит. В мыслях он долго восходил по невидимой лестнице честолюбия, а теперь перед ним сияли наяву все ее сверкающие ступени.
Магистрат, ведающий устройством игр, бросил белый платок: разом открылись стойла, и колесницы выехали на дорожки. Мгновение — и Элия захватило зрелище рукоплескавшей толпы; в его мозгу словно бы зажглось всепоглощающее сияние, мир виделся сверкающим и необъятным, он казался самому себе стержнем этого мира, он был в исступлении, задыхался и дрожал, словно уже совершил сто побед подряд.
Конечно, он пропустил момент начала движения, его колесница тронулась последней — он заслужил презрительное улюлюканье зрителей.
Элий знал, что среди соперников, кроме него, был еще один новичок, только немного постарше, — вряд ли он стал бы использовать какие-то особые приемы для того, чтобы вырваться вперед. Зато от остальных возниц можно было ожидать чего угодно. Впрочем, пока ему ничего не угрожало: он ехал последним.
Второй поворот: стремясь сократить пространство, Элий пронесся как можно ближе к мете — конусообразному столбику в самом конце платформы, который возница огибал при повороте. Стоило немного ошибиться в расчете, колесо могло налететь на каменную тумбу и разлететься вдребезги. Элия качнуло в сторону так, что он едва не упал, — более опытным возницам не приходилось прикладывать столько усилий к тому, чтобы удержать равновесие, стоя на легкой колеснице, да еще с обмотанными вокруг туловища вожжами. Элий на секунду перевел дыхание: первый круг пройден. Его тело и мозг делали каждый свое дело, действовали хотя и слаженно, но — отдельно; он не мог уследить за каждой мелочью и зачастую просто следовал инстинкту. Колеса вертелись так быстро, что казались сверкающими кругами, они громко шуршали, глубоко врезаясь в песок, взмывающий фонтанами из-под копыт лошадей. Левая пристяжная, самая важная лошадь в упряжке, от которой зависела скорость движения, поскольку она первой совершала поворот, была собственностью Аминия. Ее звали Тигрис. Этот конь выиграл немало состязаний и хорошо знал, что от него требуется. Трое других жеребцов отличались неукротимым темпераментом, но их совсем недавно стали выпускать на арену, и было трудно сказать, на что они способны.
165 
