182 
* * *
Октябрьск наполнился гамом множества людей и гулом моторов.
По пыльным улицам бестолково маршировали, сбиваясь с ноги, отвыкшие от строевой подготовки подразделения, и проезжали машины, застревая в узких переулках.
В штабе переругивались командиры, определяя очередность вывода своих частей, но эта самая очередность всякий раз сбивалась. То требовалось срочно вывезти больных из полевого госпиталя, то вдруг командование требовало мчаться обратно и забрать уже брошенные, как никчемный хлам, испорченные пушки, то оказывалось что какая-нибудь станция дальней связи — не устаревшая рухлядь, а не имеющее аналогов оборудование.
Особисты в рамках обеспечения полной секретности должны были зорко следить, чтобы никто не захватил с собой на ту сторону никаких «сувениров», которые могли бы навести умного человека на далеко идущие мысли. Пока начальство ругалось, офицеры рангом пониже и солдаты побойчее засели в кабаках Махаловки, выменивая на выпивку самые разнообразные вещицы. Торгаши, предвкушая гибель своего бизнеса, взвинтили цены почти до небес, но мало кто из землян торговался. В комендатуре уже целая комната оказалась забита всяким барахлом — от кинжалов и ножей игрисского булата до жутких костяных идолов и золотых побрякушек (вот еще непонятно было, что с этим делать).
Немногочисленные степняки, глядя на этот исход, очень сильно смахивающий на бегство, держались наособицу. Не неприязненно, но как-то сумрачно — так стараются не задевать друга, у которого умер близкий человек.
…Три человека сидело в углу кантины «Жареный суслик», заливая печаль. Три свежеиспеченных младших лейтенанта-переводчика, произведенные из солдат, сумевших освоить местные языки.
Их дальнейшая судьба была совсем непонятной — поскольку вряд ли на Большой Земле нужны знатоки тарегского и сарнагарского диалектов местного всеобщего языка.
Грустнее всего выглядел Петя Якимов.
Еще пару дней назад не было, наверное, более довольного офицера во всей ОГВ.
Еще недавно — обычный ефрейтор, не выделявшийся ничем, кроме отличной слуховой памяти и способности на слух запоминать слова песен — хоть на английском, хоть на турецком, и без запинки воспроизводить их. А теперь — нате вам: лейтенант, хоть и младший.
Его коллега Боря Кременецкий, правда, напоминал, что в войну ведь тоже солдат в офицеры производили таким образом. Только вот не от хорошей жизни это делалось.
И когда Петр усмехался, что, мол, войны и нет уже, и даже не повоевали толком, скептик Борис отвечал: «Это ты так думаешь».
Теперь же было совершенно непонятно, что с ними будет.
— Хорошо, если просто в запас с подпиской выкинут, — зловеще понизил голос Кременецкий. — А если…того?
Он выразительно провел ладонью по горлу.
— Чтоб лишнего не болтали!
— Да ты что, совсем?! — покрутил Петя пальцами у виска. — Сейчас не те времена! Ты говори, да не заговаривайся!
— Времена не времена, а вот бежим отсюда как зайцы… — сурово изрек Борис.
— Так что теперь, всем тут было надо остаться?! — вспылил Якимов. — Тебе хорошо, ты сирота!
И прикусил язык, поняв, что сморозил глупость.
— Подожди, никто и не говорит, что всем надо остаться! — вмешался Иван Токарев. — Я вот бы сделал по-другому. Оставить тут добровольцев. Бросить всю технику и боеприпасы. Ну, мастерские, горючее… На первых порах с продовольствием помогут кочевники…
— Ага, — хохотнул Боря. — Ну, так пойди в штаб и предложи!
Вспомнив о бутылке, они разлили по чаркам виноградную водку, и, не чокаясь, выпили.
Допив водку, вытрясли на стол еще пару неровных серебряных кружков — последнее, что у них оставалось.
— Борь, у тебя нет еще? — пьяно изрек Якимов. — Может, на девочку бы хватило?
— Да откуда? — пожал плечами Кременецкий.
Тут он слукавил. В кошельке у него было семь золотых монет, еще давно найденных в тайничке при разборке развалин в Октябрьске. Сумма по здешним понятиям приличная, да только вот ни на пьянку, ни даже на местных прелестниц он ее не был расположен тратить.
Потому что уже принял решение.
Он действительно сирота, и может рискнуть…
В углу неприметно пристроилась старая горбатая жрица Хэр-лика, Подземного хана. Перед ней стоял услужливо поднесенный хозяином заведения, одноглазым мельвийцем Пиратом, кувшинчик кумыса, к которому она прикладывалась время от времени, чтобы скрыть зловещую мертвую ухмылку.
182 
