очень нудно 
47 
– Ты забыл, какое я получила задание? А придет, мы прогоним его.
– Белла, – слегка отстранился он, когда она хотела поцеловать его. – У меня нет такого великолепного тела...
– Хорошо, мы погасим свет.
И... Самое удивительное, чего она и предположить не могла, туз, годившийся ей в папочки, довел Беллу до исступления. Конечно, она имела представление о радости в постели, но не с покровителем, а с пареньком из соседнего парадного, изредка забегавшим к ней днем, еще в «Имидж-классе» она крутила пару романов. Однако туз оказался Тузом во всех отношениях. Ему не только хотелось самому получить удовольствие, но и доставить его Белле, а с подобным явлением она столкнулась впервые. Потом он лежал на спине с закрытыми глазами, а Белла, изучая его красивое лицо, восторженно прошептала:
– А ты настоящий плейбой.
– Белла, ты не обидишься, если я тебе кое-что предложу?
– Валяй.
– Что, если я заберу тебя? Согласна?
– Правда? – подскочила она. – Я собираюсь.
– Ты прямо сейчас готова уйти?
– Конечно. Да я ни минуты не останусь с ним. Ничего, – и торопливо бросала вещи в сумку, – переночую у тебя в машине, а завтра ты подыщешь жилье.
– Оставь эти тряпки, я другие куплю...
– Ну, нет, я их отработала. Чтобы следующая «любимая девочка» пользовалась плодами моего труда? Ни за что! Лучше отдам их побирушке на улице.
– Белла... я должен предупредить... у меня семья...
– Понятно, – вздохнула она. – Только пообещай, что никогда не будешь подкладывать меня своему начальнику.
Он расхохотался громко и раскатисто, крепко прижал ее к себе, чмокнул в нос:
– Ни за что!
На лестнице, как горькая сиротинушка, сидел покровитель, дремал. Белла задела его сумкой специально:
– Ой, я нечаянно.
– Ты куда, девочка моя? – спросил он, моргая сонными глазенками.
– Ешь свой тортик сам! – гаркнула она, сбегая вниз.
Белла поселилась в трехкомнатной квартире в тот же вечер. Он одел ее в лучшие шмотки, а через месяц они укатили в Испанию. Три года Белла провела на седьмом небе. Она любила его всем сердцем, он ее тоже, но свою старую жабу бросать не хотел, утверждая, что это убьет ее. Он дал Белле много, не одни тряпки и украшения, учил всему, а знания у него были огромные.
– Может статься, – говорил он, – меня не будет рядом, и я должен быть уверен, что ты не попадешь в гнусную историю. Думай сто раз, прежде чем сделать тот или иной шаг.
– Ты хочешь бросить меня? – ужасалась Белла.
– Скорее ты меня бросишь, ведь я много старше.
– Ни за что! – порывисто восклицала она. – Почему ты так волнуешься?
– Потому что люблю тебя. Со мной ведь всякое может случиться.
– Нет, нет и нет! С тобой никогда ничего не случится.
Он как чувствовал. Белла была для него той самой лебединой песней, которой отдают себя без остатка. Но у каждой сказки есть конец...
Машина Германа скрылась за поворотом, Белла, которой воспоминания навеяли тоску зеленую, рассеянно пробормотала:
– Бежишь, Герман? От меня не убежишь...
– Браво, браво, – послышались за ее спиной вялые хлопки и знакомый голос. – Удивляюсь: почему тебя не приняли в театральный институт? Ты прирожденная актриса.
– Дурак! Как ты меня напугал!
13
Было очень тяжело, но не прийти на кладбище она не могла. Марат был против, однако отвез ее и остался ждать у ворот. Света бежала по дорожке, спотыкаясь о земляные выступы, а по обе стороны были могилы, могилы, могилы... Сердцу не хватало места в груди – так оно билось. Остановилась Света за спинами толпившихся людей, сжимая букет. Дрожали колени... и руки... и губы. Нестройно играл оркестр, отдаваясь внутри жутью, словно бросили в водосточную трубу кошку, она летит и орет, ударяясь о стенки.
Люди садились в автобус. У горы венков и цветов остались три женщины. Одна из них – мать Егора. Две другие повели ее, поддерживая под руки. Тетя Лена увидела Свету, остановилась... Черный шарф подчеркивал желтизну лица, круги под запавшими глазами сделали мать Егора старухой. Она освободилась от поддерживающих ее рук, приблизилась вплотную к Свете и очень тихо, без ненависти, сказала:
– Будьте вы прокляты.
Из дрожащих рук Светы посыпались цветы, в замешательстве она присела, подбирая их, поднялась, чтобы спросить: за что? Но никого уже не было. Одна пустыня из холмиков, даже деревья не посажены... Отъезжающий автобус поднял желтую пыль. Света повернулась к вороху венков. Оттуда смотрел Егор. У нее была точно такая же фотография, только маленькая. Осталось лишь фото да слова, сказанные тетей Леной. И крест, нависший над Егором, тень от которого доходила до ног Светы. Она инстинктивно попятилась назад, отступая от тени, как ей казалось, безмолвного приговора. «За что? – повторяла Света про себя, возвращаясь к Марату. – За что?»
47 
