очень нудно 
72 
– Кира Викторовна! Тетя Кира! Садитесь, подвезу.
Германа только не хватало. Но поскольку ноги подкашивались, она приняла приглашение. Упав на сиденье, Кира Викторовна прикрыла веки, а виски резало: беременная... не помню пощечин, это опасно... бросит меня... убить гадину...
– Прости, Герман, я не слушала тебя. Тахикардия, мне нехорошо...
– Я говорил, что рад встрече. Прошу вас, передайте Петру Ильичу, что не стоит показывать характер, деловые люди должны договариваться...
– Почему не позвонишь ему?
– У нас размолвка.
– У нас тоже, – невольно вырвалось у нее.
– Знаю, он говорил. Думаю, это несерьезно.
– Петр говорил о наших отношениях тебе?
– Ну, да. Забросил дела – непорядок. У него, понимаете ли, выбор...
– Так и сказал: выбор?
– Да, именно так. А у меня дело моего отца, которое я хочу завершить. Кстати, не помните, в каких туфлях Петр Ильич был на свадьбе? У меня есть прикольная фотография, на ней только ноги, но не знаю чьи. Хочу отдать владельцу туфель.
– Не помню, – ответила машинально.
Кира Викторовна была разбита. Петя докатился: Герману говорил. За что он ее так? А Герман в это же время злорадно думал, что тетя Кира попьет кровь у мужа, заодно отвлечет его от завода, который друг семьи пытается заграбастать. Интрига!
Он явился около полуночи, но не в кабинет ворвался, а в гостиную, где Кира делала вид, будто смотрит телевизор. Загородив телом экран, бросил жене:
– Как ты посмела! Это низко!
– Сядь, – сказала она спокойно. – Давно пора поговорить.
– Что ж, в самом деле, пора. (И не сел.) Но не разговаривать. Все, Кира. Я жалел тебя, не хотел травмировать...
– Травмировать?! – Она поднялась, чтобы муж не нависал над ней, чтобы смотреть в его бесстыжие глаза. Заговорила медленно, гася ярость: – Значит, ты не травмировал меня, когда спутался с девчонкой и выставил меня и себя на посмешище? Ты не травмировал, когда обрюхатил ее? Купил квартиру и нагло посещаешь любовницу. Ты запачкал грязью нашу жизнь!
– Серьезные обвинения. А ты не задумывалась, почему я это сделал? Причину не искала? А она в тебе, Кира. С тобой безрадостно. Я так больше не могу, не хочу. Да, я изменяю тебе.
– Я это сама видела! – Боль вырвалась наружу криком. – Видела в мае. Ты и Феликс устроили на базе притон!
– Тайком шпионила? И не пыталась даже сказать мне? Ты хуже, чем я думал. А как же твоя принципиальность? Ты же насквозь лживая... Тише, не перебивай, настал мой черед читать мораль. Это ты превратила наш дом в школу, заметь: ненавистную школу. Из меня пыталась слепить старшеклассника, которому кое-что позволено, а детям уготовила роли учеников начальных классов, причем пожизненно. Ты мысли не допускала, что у нас может быть свое мнение, вкусы, пристрастия. Нет, нам было позволено только то, что ты считала правильным и полезным. Мы растеряли друзей. Знаешь, когда приходишь в гости, чертовски хочется расслабиться, а не выслушивать замечания. Ты поставила себя на постамент, на котором высекла: ум, честь и совесть, не имея при этом ни того, ни другого, ни третьего. А знаешь, какая у тебя кличка? Гестаповка. Не фашистка, а гестаповка! Имея ничтожную власть, ты ломаешь судьбы, калечишь людей. Да тебя близко нельзя подпускать к детям, у тебя мания величия. И я не хочу встречать с тобой старость.
Она не сразу поняла, что осталась одна. Вот, значит, как выглядит одиночество: она и телевизор. Еще дом, похожий на музей. А за стенами люди...
Петр Ильич собирал в кабинете вещи. Она сделала невозможное, не роняя при этом достоинства:
– Петя... я прошу тебя... не делай необдуманного шага. Это пройдет. Скоро придет старость, это время близко. Татьяна начнет изменять тебе и будет больно. Не уходи. Пусть все останется как есть, тебе нужно время. Я согласна, потому что никто из нас не выиграет, никто...
– Это говоришь ты? – поразился он. – И ты готова простить?
– Да. У нас с тобой дети. Что мы им скажем, какой пример подаем?
– Пример... – горько усмехнулся он. – Опять школа.
– Не уходи... (Брызнули слезы.) Пожалуйста, подумай еще немного... уйти всегда успеешь. Просто подумай, что тебя ждет...
Выбежав во двор, она спряталась за глухой стеной дома и захлебывалась рыданиями:
– Нет, Петя, такое не прощается. Не простила... не прощу... никогда...
Он же дрогнул и остался. Снова остался. Смалодушничал, корил себя, потому что все равно уйдет. «Ничего, Кира свыкнется, – обманывался он, – ей будет легче пережить разрыв. Это лишь вопрос времени».
72 
