очень нудно 
116 
Настало утро, а она и не заметила. Пришла медсестра, потом врач, затем еще один врач, обнадежили ее. Потом медсестра возилась с мужем… Тот не приходил в сознание… Дочь передала еду – сама приготовила, но жена Спартака Макаровича не притронулась к еде. Она мечтала о том миге, когда он очнется и можно будет попросить у него прощения.
Он очнулся, когда она задремала прямо на стуле, долго лежал, глядя в потолок. Жена встрепенулась, ее сонный взгляд сразу остановился на муже. В первый момент сердце истошно заколотилось, она подумала – он умер, увидев немигающие глаза. Но он моргнул, тогда она подскочила к нему, склонилась:
– Спартик… Это я, ты слышишь?
– Слышу, – зашевелил он губами. – Сколько времени?
– Пятый час… Родной мой, тебе нельзя разговаривать.
– Ручка, бумага есть? – выговорил он слабым голосом.
– Нет… А зачем?
– Найди.
Она не стала спорить, как спорила бы раньше, выбежала из палаты, попросила у медсестры авторучку и лист бумаги, вернулась, показала ему.
– Пиши… – велел он.
Спартак Макарович продиктовал всего несколько фраз, которые, видимо, камнем лежали у него на сердце, потому оно и не выдержало. Жена писала и, не всхлипывая, не утирая слез, плакала. Она выводила буквы, раздираемая терзаниями: как же ее Спартик на такое решился? Ах, если бы он посоветовался с ней, ничего этого не было бы. Но сейчас поздно упрекать, сейчас надо заставить его жить, и она сказала ровным голосом, чтобы муж не догадался, как ей тяжело:
– Написала.
– Ручку в пальцы мне… дай. Подпишу.
Она огляделась, что бы такое подложить под тетрадный листок, ничего не нашла. Тогда вытряхнула на стул содержимое плоской сумочки, положила лист на нее, сверху руку мужа и вставила в безвольные пальцы авторучку. Собрав все силы, Спартак сделал росчерк, авторучка выпала из его ладони. Жена сложила лист и наклонилась к мужу, чтобы услышать, кому отдать записку.
– Спрячь, – сказал он. – Отдай Князеву…
– Отдам, ты только не волнуйся, – говорила она, пряча записку в бюстгальтер. – Я все сделаю, как ты хочешь. Отдохни теперь.
– Сейчас отнеси.
– Хорошо, хорошо… как скажешь…
Она была на все согласна, лишь бы он жил. Пусть будет инвалидом, отсидит в тюрьме, но живет. Остаться одной так страшно, ей нет еще и пятидесяти, жить бы и жить теперь, и потерять самого дорогого человека… нет, только не это. Сгребая со стула вещи обратно в сумочку, она то и дело поглядывала на мужа, а тот опустил желтоватые веки, замер.
Дверь открылась, кто-то вошел. Она вскинула глаза на рыжего мужчину без халата, видимо, он пришел проведать больного, время было как раз для посещений, да ошибся дверью. Мимолетная растерянность на лице его подтвердила: ошибся.
– Вы к кому? – спросила она, выпрямляясь.
Рука мужчины взлетела, указывая прямо на нее, будто он собрался уличить ее в страшном грехе. Она попятилась…
Захарчук отбрасывал голову назад с тихим стоном, потом опускал ее и пристально рассматривал Князева, сомневаясь, что это он. Так он проделал несколько раз, не находя слов, способных передать его чувства и мысли.
– Дать выпить? – сжалился над ним Бомбей.
– Дай, – коротко бросил Захарчук, снова изучая Князева.
Но теперь он уже раскачивал головой из стороны в сторону, словно без слов отчитывал всех: ай-яй-яй. Бомбей протянул ему половину бокала водки – он был человек понимающий, Захарчук выпил залпом, утерся тыльной стороной ладони и неожиданно расплылся в широкой улыбке:
– Я рад, ух, как я рад… Но какого хрена мне не сказали? Какие же вы все негодяи! И первый Клим. А я все равно рад. Ну, теперь мы им устроим.
– Как обстоят дела с Юговым? – спросил Князев.
– С него глаз не спускают, – заверил Захарчук. – А я не въезжал, при чем здесь Югов. Ну прооперировал Князева, ну Пал Палыч исчез непонятным образом, в чем же вина Югова, чего от него-то хотят? А потом знаете что подумал? Югов сам увез Князева, спрятал, чтобы его не грохнули вторично, поэтому на хирурга пошла атака. Как же я не догадался?
– Не до того тебе было, – сказал Клим.
Малика накрыла на стол, позвала:
– Идите ужинать. Ночь предстоит бессонная, наговориться успеете.
Только начали есть, как вдруг без предупреждения приехали Чупаха с Урванцевой. По их серьезным лицам нетрудно было понять: что-то произошло, но Павел Павлович решил не гнать лошадей, пригласил гостей поужинать. Оба признались, что голодны, Маля принесла им тарелки и приборы. Если начало ужина протекало весело, так как Захарчуку наперебой рассказывали о мнимом покушении на Князева, приправляя рассказ остротами, то гости внесли тревожную ноту в застолье. Захарчук первым проявил нетерпение:
116 
