118 
– Задним числом? – спросил Сулла, глядя в упор на молодого человека.
– Да, – скромно ответил Катилина.
– Ну что ж, – сказал проконсул, – пожалуй, это разумно. Он был состоятелен, этот негодяй?
– Да, о великий и мудрый.
– Ты получишь половину, Катилина.
– Благодарю тебя, о великий!
– Но впредь… – Сулла поднял руку, – но впредь не советую тебе слишком испытывать свое терпение. Эдак можно и сердце надорвать: действуй поживее. Понял?
Катилина припал к его руке. И жарко ее целовал.
– Всегда, всю жизнь, – шептал он, – буду служить тебе верную службу. Буду ненавидеть врагов твоих, как своих, о великий и мудрый!
– Гибрид получит соответствующее указание, – промолвил Сулла. Он имел в виду вопрос об имуществе убитого Квинта, брата Катилины, того самого Катилины, который стоял много лет спустя во главе двух заговоров и, следуя по стопам Суллы, пытался захватить власть. (Не его вина, что это ему не удалось.)
Катилина помчался домой. Полетел, что называется, на крыльях радости. С него не только снималось клеймо братоубийцы, но значительно увеличивалось личное имущество, и он торопился сообщить об этом своей дорогой супруге…
Следующим был Крисп. Эпикед ввел его, и тот остановился в нескольких шагах от Суллы. Прочно. Непоколебимо. Его горячий взор устремился на любимого вождя и полководца. Впервые Крисп видел Суллу на столь близком расстоянии.
– О великий и мудрый! По твоему повелению явился твой недостойный слуга, центурион Крисп.
Солдатский рапорт всегда ублажал слух полководца. Сулла улыбнулся. Попытался определить его силу, стать, ум, поскольку это можно сделать на близком расстоянии и в несколько секунд.
– Ты, говорят, ходил вместе со мною в поход? – сказал Сулла.
– О великий, на рукавах моих следы твоих наград!
– Прекрасно! И ты был ранен?
– Да, о великий! Во Фракии. Чуть-чуть. Под Афинами. В мякоть левой ноги. Чуть пониже колена. И в Геллеспонте: в меня угодил митридатовский дротик.
– Жизнью своей доволен? – Сулла вытянул ноги. Хлебнул снеговой воды.
– О да! Великий и мудрый, живу я в особняке, прекрасном. Только твоя щедрость способна так награждать своего слугу.
– Женат?
– О великий и мудрый! Завтра моя свадьба, ежели не будет на то твоего неудовольствия.
– Не будет, – сказал Сулла. – Это только лишь начало. Ведь пойдут дети. И тебе пригодится, скажем, вилла в Кампанье.
Крисп засиял.
Сулла оставил кресло, подошел к имплювию. Поискал того, кто глядел на него со дна; да, краснота исчезла… И он обратился к Криспу:
– Что скажешь, если придется тебе оставить свою когорту, к которой привык?
– Во имя чего, о великий? – спросил центурион.
– Во имя службы здесь. – Сулла топнул ногой.
– О великий! Моя жизнь принадлежит только тебе!
Сулла снова обратил свое внимание на человека, глазевшего на него из воды. И сказал как бы между прочим:
– Однако жизнь здесь многотрудная. Это тебе не цветочки поливать в саду. И не детей нянчить. – И уже вовсе жестко: – Нам нужен обнаженный меч. Постоянно. Карающая рука нужна. И преданное сердце. Безотчетно преданное. Понял меня?
– О да! Великий и мудрый! Я готов на все ради тебя, ради одного твоего слова.
– Посмотрим… – проговорил Сулла и распорядился через Эпикеда выдать центуриону три тысячи сестерциев.
На радостях Крисп прогромыхал своими сапогами. Словно в лагере перед палаткой полководца. И направился к выходу.
– А этого певца, – сказал Сулла Эпикеду, – веди в таблинум.
Еще раз бросив взгляд на зеркальную поверхность имплювия, Сулла заторопился к своему столу. За которым и встретил известного столичного барда.
Это был небольшой человек по имени Вариний. Он одинаково свободно писал по-эллински и по-латински. Такой степенный, толстеющий, лет пятидесяти пяти. Лысоватый. С густыми бровями, похожими на двух нахохлившихся воробьев. Кажется, из вольноотпущенников по родительской линии. Но сам настоящий квирит. Можно сказать, кумир молодежи. Его любовная лирика сводила с ума женщин. Особенную популярность завоевала его поэма «Ганнибал под Римом». Она возбуждала высокие патриотические чувства. В свое время сенат присвоил ему почетный титул Великого Поэта Республики. Ни до, ни после подобного не бывало. Золотой венок триумфатора увенчал голову поэта.
Поэт увидел перед собой хмурого, небрежно побритого проконсула. Ни один мускул не дрогнул на лице Суллы. Никаких чувств не выразили его глаза, казалось пересаженные с другого человека. Может быть, с рыжего тевтона.
118 
