123 
Они подвигаются друг другу навстречу. Медленно. Верно. Полные решимости выйти из схватки победителем.
Дети визжат от удовольствия. Даже рукоплещут. Но мужчины безмолвствуют: пока нечего им сказать, надо выждать немного…
Зверь принимает решение: он собирается напасть на человека с левого бока. Начинает описывать большую плавную дугу. Чтобы зайти слева. Чтобы вгрызться в левый бок. И мгновенно вырвать вместе с ребрами и горячее сердце. Еще живое. Трепещущее, подобно цыпленку, которому оторвали голову.
Бестиарий делает вид, что не замечает звериного маневра. И прыжками подвигается вперед. Такими мелкими прыжками. Ибо длительное вступление в бой всегда раздражает публику. Надо ускорить. Уже слышны нетерпеливые покашливания. Тысячи и тысячи глаз смотрят внимательно, оценивающе на двух бойцов, один из которых – зверь, сильный, беспощадный от голода…
Сверкнули на солнце два алмаза. Это ее глаза. И отчего в них так много задора? Отчего они так непохожи на те, которые доводилось видеть? Что-то в них новое, неизведанное. Но что? Не в этом ли таинстве взора и дыхании упругих грудей заключены чары любви?
Сулла подзывает Криспа.
– Ближе! – И говорит центуриону: – Матриния, говоришь? – И кивает в сторону этой занозистой, игривой женщины. – Пригласи ее ко мне. Благоговейно. Ко второй страже. Понял?
И Сулла припомнил другую. Очень похожую на эту. По имени Валерия. Тоже вдовушку. Тоже удивительно задиристую и занозистую. Воистину главенство в любви переходит к женщинам!.. Но где же эта Валерия? Смерть несчастной Цецилии на время оттеснила образ Валерии… Валерия… Валерия… Нет, у той глаза черные-пречерные. А у этой, Матринии, карие. Издали – почти желтые…
Вот уже рычит лев. Ему не нравится блестящий клинок, который в правой руке у бестиария. Но зверю очень хочется сожрать человека. И он готовится к прыжку…
А человек попытается всадить нож под ребра. В самое сердце. Когда лев будет висеть в воздухе. На это нужно время: всего одно мгновение! Не больше! Иначе конец стройному, вымазанному телячьей кровью бестиарию…
Цирк замер. Все понимают значение ближайших секунд.
И в это время снова встречаются их глаза.
И они улыбаются друг другу…
12
В последние дни Децим мрачнел все более и более. Однажды, придя домой, он усадил Коринну перед собою, а сам устроился на мраморных ступенях. Ей показалось, что он вдруг постарел. Она не любила его, но он был ей мужем. Она не любила его и не могла любить, но он оказался честным малым. Децим делал все для того, чтобы ей было хорошо и хорошо ее старым родителям. Да, он грубоват в обращении. Но ведь он – солдат. Да, он не читал Демосфена, зато в его характере преобладала прямолинейность, редкая в Риме: она соседствовала с нежностью по отношению к жене и ее близким. И он ни разу ей не солгал… Наверное, он жесток, думала Коринна, однако дома Децим кроток и скромен. И почтителен к родителям ее. В конце концов, он оказался щитом для них в это смутное, очень страшное время, когда человеческая жизнь почти приравнена к одному ассу. Все это обязывало Коринну внимательно относиться к мужу, который оказался совершенно наивным в делах любовных, и это ее, пресыщенную римлянку, даже возбуждало. Ей нравилась роль учительницы в делах любовных. Коринна уже привыкла к мужу и почти была счастлива своей беременностью. Появление на свет маленького человечка, близость этого часа увеличивали нежность к мужу. Патрицианское честолюбие уступало место житейской устроенности.
Перемена в настроении мужа обеспокоила Коринну. Особенно на фоне всего того, что творилось в Риме. Она спросила, что с ним…
Он не стал темнить. Да и не умел этого. Высказал ей все, что думает. Не щадя себя. И ее. Может быть, из чувства жалости к ней. Или, напротив, из природной порядочности своей по отношению к женщинам. Децим боялся их больше, нежели любил. Эта боязнь и была его любовью. Которой предан. Которой не изменит никогда.
Децим сказал:
– Коринна, что ты знаешь обо мне?
Она приложила руки к вискам. Прошептала: что случилось?
– Ничего, – ответил Децим. – Я был раб и друг великого Суллы. Это самое главное.
Коринна с ужасом ждала чего-то особенного. Лицо ее покрылось предродовыми пятнами. И чуточку подурнело за последние месяцы.
– Но с недавних пор все пошло иначе, – продолжал Децим с жестокой откровенностью. – Мое место возле Суллы занял некий Крисп. Я оказался в стороне. Правда, центурия пока под моим началом. Моя верная служба и преданность – позабыты. Я отторгнут от его сердца. Ты слышишь, Коринна?
123 
