119 
— Ну ты блин, прямо наизусть чешешь!
— Да ты что, это же такое впечатление произвело на всех! Народ, в полном охренении ходил и каждый мечтал такое же дело провернуть!
Выпили за поимку Зальмута, а потом Сухов неожиданно озаботился вопросом, не имею ли я какого либо отношения к автору известных песен — Лисову? Смущённо шаркнув ножкой, ответил что ещё как имею. Тогда Андрюха окончательно потеряв начальственную сдержанность, начал вопить. И вопил до тех пор, пока нам не принесли гитару, после чего состоялся импровизированный концерт. Но я его уже плохо помню. К нам заходили какие-то люди и громко хлопали после каждой песни так, что у меня начала побаливать голова. Потом, вроде даже Васин, на огонёк заглянул...
А как нас грузили в машину и везли на аэродром, не помню совсем. Последний проблеск сознания был, когда Андрюха наконец отлепил меня от себя и передал с рук на руки лётчикам со словами:
— Адрес, адрес мой не потеряй! Там и полевой почты и на всякий случай, домашний. Он у тебя в кармане!
Согласно кивнув, дескать, всё понял, позволил летунам затащить себя в самолёт, где благополучно отрубился. В себя более-менее пришёл только на пересадке в Одессе. Там, добыв в лётной столовой банку рассола, реквизировал её с собой и весь путь до Москвы мы с Птицыным, то хлебали из банки по очереди, то мирно дремали под шум моторов. Поэтому, по прилёту чувствовал себя нормальным человеком.
И это было хорошо, так как в аэропорту, нас встречал лично, мой командир. Колычев, в хипповом кожаном пальто и не взирая на мороз, в фуражке, дождался когда я сойду с трапа, а после так меня стиснул, что рёбра затрещали. Но видно смутившись своего порыва, отстранился и строго спросил:
— Ты почему так долго шлялся?
Но не выдержав строгого тона, опять заулыбался и сказал:
— Вот ни на столько не верил, что ты можешь просто так сгинуть, но всё равно, очень рад твоему возвращению.
А потом, видя как мы жмёмся в наших курточках на ветру, подтолкнул меня и Игоря к машине со словами:
— Так, давайте, грузитесь, а то только вашей простуды мне сейчас не хватало!
И нырнув в тёплое нутро ЗИСа, я, наконец, почувствовал, что вернулся домой.
Глава 17
Стоя перед зарешечённым окошком одиночной камеры я, покачивался с пятки на носок и самозабвенно, во всё горло выводил:
- — Два бычка курили мы, сев в углу на корточки
- Все на свете семечки друзья,
- В дом любой входили мы
- Только через форточку, корешок мой Сенечка и я...
За железной дверью что-то лязгнуло и хриплый голос часового вякнул:
— Петь не положено!
Прервавшись, чтобы глянуть на морду появившуюся в «кормушке» я презрительно сощурился и протянув:
— Да пошёл ты...
Продолжил вокал:
- — Сколько недопили мы, сколько недоспали мы,
- Все на свете семечки друзья,
- В уголовном кодексе все статьи узнали мы...
— Ну, товарищ подполковник! Ну, не положено ведь, услышит кто — и меня и вас накажут!
Вот зануда, такую песню испортил! А она у меня по ассоциации родилась, когда здесь огляделся. В далёком детстве фильм видел, и момент из него запомнил — такое же окошко, камера и главный герой поёт про Сенечку... Только ему при этом никто не мешает. И вообще интересно — как они меня смогут за песню наказать? Посадят в другую камеру? Карцера однако, для старшего комсостава, уставом не предусмотрено. Мда... а ведь солдатика то, действительно могут поиметь, за то что допустил подобное. И всем будет плевать, что я офицер, а он ефрейтор и никак на меня повлиять не может... Ещё раз глянув на просящую физиономию бойца, прекратил пение и сказал:
— Хрен с тобой, золотая рыбка! Тогда буду читать стихи...
— Товарищ подполковник, у нас вообще шуметь нельзя.
— А что у вас можно?
— Сидеть...
— Ну ты и шутник... Ладно... Обед в вашей богадельне когда?
Круглое лицо ефрейтора, увидевшего, что высокопоставленный узник перестал дизелить, озарилась радостью и он, глотая слова, зачастил:
— А скоренько уже, скоренько. Через час, в аккурат и принесут!
Ну вот и славно. Кушать ещё не хотелось, только узнать про расписание «губы» никому не рано и никогда не поздно. Мне, правда, его вчера начгуб доводил, но я всё пропустил мимо ушей, даже не рассчитывая, что придётся здесь задержаться более чем на ночь. Только Колычев, похоже сильно обозлился и решил наконец, всерьёз засадить старого боевого друга в кутузку. Чтобы так сказать, прочувствовал разгильдяй Лисов, всю глубину своего падения и морального разложения. Правда, начав с угроз трибуналом, Иван Петрович закончил всего десятью сутками гауптической, блин, вахты. И даже когда я ему напомнил, что моё задержание, если судить по словам Мессинга, может всем выйти боком, никак не отреагировал. То есть отреагировал, сказав, чтобы товарищ подполковник, не сильно задавался и вообще этот арест, не просто так арест, а наказание за конкретное деяние и что мол по закону, я вообще попадаю под статью. Но зная меня давно и учитывая обстоятельства, он готов не доводить дело до трибунала, а дать своей властью десять суток. Чтобы я так сказать, лучше проникся...
119 
