121 
На следующий день Изабел вызвалась посидеть дома с Коннором, поскольку Трейси собралась к доктору, а Марта отправилась на виллу помогать Анне готовить. Проходя через оливковую рощу, Изабел старалась сосредоточиться на счастливом щебете ребенка и хоть на минуту позабыть об острой кинжальной боли, сверлившей ее сердце. Потом они играли с кошками, а когда похолодало, Изабел забрала малыша в дом, усадила за кухонный стол и дала фломастеры и бумагу.
— Я нарисовал собаку! — объявил Коннор, показывая свой шедевр.
— Изумительная собака.
— Еще бумаги!
Изабел улыбнулась и вытащила чистую тетрадь из стопки бумаг на столе. Коннор, как она быстро обнаружила, не верил в сохранение природных ресурсов. Какая все-таки лапочка!
Раньше Изабел никогда не задумывалась о необходимости иметь детей. Выпускать их в неизведанное будущее. Как же небрежно она относилась ко многому, что так важно в жизни!
Она сморгнула слезы.
Трейси появилась как раз в тот момент, когда Коннор заскучал. Она подняла сына, подула в затылок и устроилась за столом, посадив его на колени, пока Изабел заваривала чай.
— Доктор Андреа абсолютно неотразим. Настоящий мачо. Я так и не могу решить, противно это или нет — лежать на кресле перед таким красавцем. Он спрашивал о тебе.
— Он серийный обольститель.
— Верно. Рен звонил?
Изабел уставилась в холодный очаг и покачала головой.
— Простите.
Примесь гнева окрасила океан боли.
— Меня чересчур много. Я для него — непосильный груз. Слишком много всего. Что ж, ничего не поделать. Одного я желаю, хоть бы он совсем не вернулся!
Трейси сочувственно наморщила лоб.
— А я так не думаю. Он просто осел.
— Лошадь! — завопил Коннор, поднимая очередной рисунок. Пока Трейси восхищалась лошадью, Изабел пыталась заставить себя дышать ровнее, но развернувшаяся спираль гнева зажгла пламя, пожравшее весь кислород.
Трейси собрала вещи Коннора и обняла на прощание Изабел.
— Тем хуже для него. Раз в жизни ему повезло, а он этого не понял. Таких женщин, как вы, — одна на миллион. И не позволяйте ему видеть ваши слезы!
А вот на это нет ни малейшего шанса. Вряд ли ей представится случай плакать перед ним…
Оставшись одна, она схватила жакет и вышла в сад, пытаясь успокоиться, но неожиданно поняла, что с гневом легче жить, чем с болью. Ее бросили дважды всего за четыре месяца, и до чего же тошнит от всего этого! И пусть избавление от Майкла только пошло на пользу и оказалось благословением Божьим, но Рен — трус совсем иного рода. Господь поманил их обоих редкостным даром, но только у одного хватило мужества принять его. И что, если ее слишком много и она не всякому по силам? А он? Ладно же, когда они увидятся, она все ему выскажет.
Изабел одернула себя. Ничего она не выскажет. Однажды она бросила ему вызов, но больше этого делать не собирается. Если он не придет к ней сам, значит, не нужен вообще.
Ветер сменился с западного на северный. К тому времени как Изабел добралась домой, она чувствовала себя такой жалкой, замерзшей и несчастной, что поспешила развести огонь. Когда дрова разгорелись, она вернулась на кухню, чтобы вскипятить никому не нужный чай, а тем временем стала собирать бумаги, разбросанные Коннором по столу. Как Изабел заметила, малыш старался рисовать не более одного предмета на листе, а как только бумага закончилась, воспользовался оборотной стороной писем, которые она так и не прочла.
Изабел заварила чай и отнесла чашку вместе с письмами в гостиную. Она всегда вовремя просматривала корреспонденцию и старалась отвечать своим последователям, но эту стопку хотелось бросить в камин. Какой смысл с этим возиться?
Она вспомнила реакцию Рена, когда пожаловалась ему на немногочисленность оставшихся верными ей почитателей.
«Спасение душ основано не на количестве, а на качестве, не находишь?»
Она видела в них еще один символ своего падения. Он же — нечто совершенно иное.
Изабел откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Письма словно живые грели ее пальцы. Она взяла первое попавшееся и принялась читать. За ним последовало второе, третье и так до конца. Чай остыл. Поленья потрескивали в камине. Она устроилась поудобнее и медленно, не спеша начала молиться. Поднимала каждое письмо с дивана и молилась за человека, его написавшего.
И только потом стала молиться за себя.
Темнота окутала коттедж. Огонь угасал. Она читала молитву заблудших: «Позволь мне узреть путь…»
121 
