Едва супруги отъехали, Трейси тоже направилась к машине, жуя на ходу корочку хлеба.
— И мне пора.
— Если хотите, завтра я возьму детей к себе, — предложила Изабел. — Это даст вам и Гарри возможность потолковать.
— Ни в коем случае, — вмешался Рен. — У нас свои планы. И Изабел считает, что нельзя совать нос в чужие дела, так ведь, Изабел?
— Напротив, обожаю вмешиваться. Трейси грустно усмехнулась:
— К ленчу Гарри будет уже на полпути к швейцарской границе. Он не позволит такой мелочи, как разговор с женой, помешать важной работе.
— Может, вы его недооцениваете?
— А может, и нет.
Трейси обняла сначала Изабел, потом Рена, который ободряюще сжал ее плечо и усадил в машину.
— Я дам Анне и Марте хорошие чаевые за то, что присматривали за детьми. Спасибо за ужин, — кивнула она.
— Пожалуйста. Только не веди себя еще глупее обычного.
— Постараюсь.
Не успела Трейси уехать, как внутренности Изабел сделали сальто-мортале и скрутились в комок. Она не была готова остаться наедине с Реном. Только не сейчас. Ей нужно хоть немного времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что она почти решила стать очередной зарубкой на его выщербленном кроватном столбике.
— Опять дрейфишь? — осведомился Рен, когда она почти побежала к кухне.
— Просто хочу помыть посуду, вот и все.
— Я заплачу Марте за уборку. И ради Бога, не дергайся. Я не собираюсь тебя насиловать.
— Думаете, я вас боюсь? — воинственно выпалила Изабел, хватая кухонное полотенце. — Ну так вот, мистер Неотразимость, можете не обольщаться, потому что только я определяю, зайдут наши отношения немного дальше положенного или нет!
— А я права голоса не имею?
— Знаю я, как вы голосуете.
— Его улыбка посылала чувственно-сексуальные сигналы.
— Да и я неплохо усвоил, как голосуешь ты. Хотя… — Улыбка поблекла. — Нам обоим нужно понять и убедиться, что мы знаем, к чему стремимся.
Он хотел остеречь ее, словно считал слишком наивной и неспособной осознать, что ни о каких долгосрочных отношениях не может быть и речи.
— Можете не трудиться. Единственное, что я, возможно, — подчеркиваю, возможно, потому что я пока еще размышляю над этим, — так вот, единственное, что мне, возможно, понадобится от вас, — это великолепное тело, так что вам лучше прямо дать мне знать, разобью ли я ваше сердце, когда безжалостно брошу вас и уйду, не оглядываясь.
— Господи, ну ты и отродье!
Изабел подняла глаза к небу:
— Господи, никакое ты не отродье, и прости Рена за богохульство.
— Это не молитва.
— Скажи это Господу.
Он должен был знать, что с его стороны не потребуется особых усилий, чтобы заставить ее забыть о нерешительности и боязни сделать последний шаг. Достаточно нескольких настоящих поцелуев.
Она видела, как Рен пытается сообразить, стоит ли ускорять события, и не знала, радоваться или жалеть, когда он устремился к лестнице.
Трейси, тяжело опираясь о перила, поднялась наверх. Она чувствовала себя коровой. Впрочем, к седьмому месяцу она всегда чувствовала себя коровой, большой, здоровой скотиной с круглыми глазами, блестящим носом и гирляндой маргариток на шее. Она любила быть беременной, даже когда часами висела над унитазом вниз головой, щиколотки распухали, а ноги становились понятием абстрактным, поскольку увидеть их никак не представлялось возможным. До последней недели ее ничуть не волновали растяжки, белыми молниями испещрившие бедра и живот, и большие, вечно подтекающие груди, потому что Гарри провозгласил их прекрасными. И говорил, что ее беременность пахнет сексом. Очевидно, теперь он не находил ее сексуальной.
Она медленно направилась по коридору к своей комнате. Затейливая лепнина, расписные потолки и безделушки муранского стекла были не в ее вкусе, но как нельзя лучше подходили мрачной элегантности бывшего мужа. Учитывая наглость, с которой она вторглась в его дом, он вел себя далеко не так грубо, как она ожидала, что лишний раз доказывает, как сильно можно ошибаться в людях, даже тех, кого давно и хорошо знаешь.
Она открыла дверь в спальню и остановилась как вкопанная. На кровати лежал Гарри. Исходившие из его глотки прерывистые звуки нельзя было назвать храпом. Скорее, что-то вроде.
Он все еще здесь. Она далеко не была уверена, что он останется на вилле лишних полчаса. И сейчас позволила себе мгновение надежды. Но и оно тут же промелькнуло и исчезло. Только чувство долга удержало его от немедленного отъезда. Завтра он, конечно же, уберется.