88 
Трейси вышла в коридор, закрыла дверь и прислонилась к стене, как частенько делала на последних месяцах беременности, чтобы облегчить напряжение. Раньше он делал ей массаж. Но не в этот раз.
Тяжесть вины стала еще больше.
Трейси положила руку на живот. Дерзкая, чрезмерно самоуверенная богатая девчонка, которая заставила его погоняться за ней, прежде чем сдалась на милость победителя, исчезла, ее место заняла мучительно прекрасная женщина с глазами загнанной лани.
— Что нам делать? — прошептала она.
«Что собираешься делать ты?» — хотелось ему спросить. Это она ушла от него. Она, которая никогда и ничем не была довольна.
Гарри снял очки и потер глаза.
— Не знаю.
— Мы больше не можем говорить.
— Можем.
— Нет, мы просто начинаем обмениваться оскорблениями.
«Обмениваться»? Слишком сильно сказано. Это у нее острый язык и взрывной характер! Он всего лишь успевает уклоняться.
— От меня ты не слышала никаких оскорблений, — резонно заметил он, надевая очки.
— Конечно, нет, — ответила она без всякой злости.
Но узел в животе затянулся туже.
— Думаю, то, что случилось сегодня днем, поставило нас выше всех оскорблений.
Несмотря на добрые намерения, в его голосе звучали осуждающие нотки, и Гарри приготовился к отпору, но она просто закрыла глаза и прислонилась головой к стене.
— Я тоже так думаю.
Ему хотелось схватить ее в объятия и умолять о прощении. Но она уже составила о нем определенное мнение, и никакие слова не помогут его изменить. Если он не сумеет заставить ее понять, у них нет никаких шансов.
— Сегодняшний день доказал то, что я твердил все время. Необходимо сплотиться. Сомкнуть ряды. И это придется сделать.
— О чем это ты? — с искренним недоумением осведомилась она. Нужно же быть такой дурочкой!
— Пора начать вести себя как взрослые люди.
— Ты всегда ведешь себя как взрослый. Зато у меня с этим трудности.
Все верно. Именно это он пытался объяснить ей. Но на ее горестное лицо было невозможно смотреть. Почему Трейси не может принять вещи, какими они есть, и идти дальше?
Он старался найти нужные слова, но мешал водоворот чувств. Трейси верила в необходимость копаться в этих самых чувствах и выяснять отношения. Но не Гарри. Он никогда не видел в этом пользы. Только сплошные неприятности.
Трейси на секунду закрыла глаза. И очень тихо попросила:
— Скажи, как я могу сделать тебя счастливым?
— Вернись на землю! Отношения в браке меняются. Меняемся мы. Становимся старше. Жизнь нас не балует. Не всегда все бывает так, как вначале, и ожидать не следует. Довольствуйся тем, что мы имеем.
— И все? Просто смириться и жить?
В душе поднялась такая буря эмоций, что Гарри даже растерялся.
— Нужно быть реалистами. Супружеская жизнь не может быть вечно лунным светом и розами. Я не назвал бы это смирением.
— Зато я назову.
Резко, так, что разметались волосы, Трейси оттолкнулась от стены.
— Я называю это унынием, смирением, чем угодно, и не желаю слышать ни о чем подобном. И не собираюсь сдаваться. Я буду сражаться за наш брак, даже если из нас двоих только у меня хватит на это смелости! — почти крикнула она.
Гарри мгновенно насторожился. Ни в коем случае нельзя спорить здесь, рядом с комнатой Стеффи!
— Пойдем отсюда, — прошипел он и, схватив ее за руку, почти потащил по коридору. — Ты сама понимаешь, что говоришь? Никогда, никогда, за все годы нашей жизни вместе ты не сказала ни одного разумного слова. Во всяком случае, я отчаялся тебя понять.
— Потому что у тебя компьютер вместо мозгов, — набросилась она на него, едва они свернули за угол, в другое крыло. — Я не боюсь драки. И если понадобится, буду продолжать, пока мы оба не истечем кровью.
— Опять разыгрываешь спектакли! — рявкнул Гарри.
Но тут же осекся, потрясенный силой собственного гнева. И, что поразительнее всего, он вовсе не собирался брать себя в руки, успокаиваться и тому подобное. Наоборот. Пинком распахнул ближайшую дверь, втолкнул Трейси внутрь и зажег свет. Большое помещение. Массивная мебель. Хозяйская спальня.
— Наши дети не будут воспитываться родителями, живущими в фарсе, называемом браком! — закричала она.
— Прекрати!
Он лопался от ярости — по крайней мере убеждал себя, что это именно ярость. Не отчаяние. Потому что ярость он еще мог контролировать.
— Если не перестанешь…
Чудовище в его душе подняло голову.
88 
