Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
173 
Гизелла выросла в тиши внутренних покоев дворца, встречи с людьми ее пугали, и даже ее сан принцессы не придал ей уверенности в себе. Поэтому когда она шла из зала в зал и чувствовала на себе взгляды, замечала поклоны, она едва поднимала глаза, двигаясь скорее как просительница, нежели дочь короля.
В глубине души Гизелла хотела лишь одного – посвятить себя Богу, уйти от мира и проводить дни в тиши и молитве. Однако едва она подросла, как вокруг нее все только и говорили о предстоящем ей замужестве и в качестве жениха чаще других называли Роллона.
Гизелла знала, что этот союз был давнишней мечтой отца и поэтому безропотно подчинилась. Но чем ближе подходил день ее отъезда в Нормандию, тем страшнее становилось робкой принцессе. Она заранее обрекала себя на роль мученицы – столь любезную ее сердцу, – ибо ее уверили, что именно ее брак с язычником сделает из него ревностного христианина.
И это было приятно Гизелле. И волновало. Как волновала сама мысль, что ей надлежит иметь мужа, с которым ей придется проводить дни и ночи. Поэтому ее так заняла идея встречи с Эммой, также христианской принцессой, прожившей немало времени среди язычников.
Конечно, ее шокировала недавняя выходка Эммы в церкви, где та пыталась сорвать с нее лисий плащ. Но Гизелла была девушкой доброй, готовой скорее оправдывать, нежели обвинять, поэтому она объяснила себе поведение этой дикой женшины тем, что та хотела вернуть принадлежащую ей вещь, а отнюдь не жестом отчаяния и ревности. И она чистосердечно верила, что Эмма откликнется на ее просьбу, поведает ей о Роллоне. Избавившись от руанского плена, она отнесется снисходительно к той, которой только предстоит ехать в Нормандию. О том же, что она идет к раненной душой, любящей, страдающей от предательства женщине, по сути, своей сопернице, такую мысль ограниченная головка Гизеллы уместить не смогла бы.
Несмотря на поздний час, во дворце было шумно. Челядь укладывалась спать на разостланной на полу соломе, люди ссорились за места у очагов, слышалась ругань. Кто-то судачил о прошедшем дне, тут же парочка, накрывшись одеялом, предавалась любви.
Гизелла чувствовала взгляды в свою сторону, шла, не поднимая глаз. Свернув в боковую галерею, она вышла на воздух. Парк аббатства Святого Медара застыл в морозной тиши. Над голыми ветвями старых деревьев, сквозь разорванные тучи светила одинокая звезда. Принцесса шла по длинной террасе, своды которой покоились на массивных квадратных столбах. Проход был вымощен плитами, и меж колонн виднелись каменные круги клумб с чуть присыпанной снегом землей. Гизелла шла, кутаясь в плащ. Он был такой теплый… Но сейчас принцесса вдруг подумала, что неразумно ей являться к Эмме в этих мехах. Она даже остановилась. Сопровождавшие ее охранники тоже замедлили шаги. Ей стало неудобно перед ними, и она продолжила путь.
Вход с террасы вел прямо к покоям Эммы. Здесь было маленькое окошко, в свинцовый переплет которого вставлены маленькие шарики стекла. Ставни были не закрыты, и изнутри пробивался свет. Гизелла невольно замедлила шаги, услышав громкий голос Эммы.
– Ты предал меня, Херлауг! – почти кричала она. – Ты нарушил свое обещание, заманил меня в Суассон и выдал королю!
– Неправда!
Голос мужчины был также повышен. Гизелла невольно замерла, не решаясь войти. К тому же ее разобрало любопытство. Сделав знак охранникам держаться в стороне, Гизелла замерла у окна.
– Ты не права, Эмма! – уже спокойнее говорил мужчина. – Я ничего не сказал о тебе, и я был еще у короля, когда пришел герцог Длинная Шея и сообщил, что ты при дворе.
– Значит, меня выдал Эврар, – устало произнесла Эмма. – Мелит, что служит герцогу Лотарингскому.
– Да, кажется, так и было. Но разве ты сожалеешь о случившемся? Ты живешь как принцесса, у тебя слуги, огонь, прекрасная еда.
– О чем ты говоришь? Теперь я пленница, за мной следят, у моих дверей дежурит стража. И король Карл сделает все возможное, только бы не допустить моего возвращения в Руан.
Они оба умолкли. Гизелла почти приникла к окну, но, кроме неясных бликов, ничего не могла разглядеть. Она поняла, что с Эммой беседует граф Санлисский, крещеный норманн, которого ее отец принял с почетом и к которому явно благоволит. Оказывается, эта Эмма и он – близкие знакомые.
Граф снова заговорил:
– Завтра я уезжаю, Эмма. Знаешь, у меня родился сын. Я должен быть в Санлисе.
Голос его звучал словно бы виновато.
173 
