5 
Франкон вдруг словно заново ощутил все очарование этого Светлого Воскресения в конце апреля, тихое помещение скриптория будто наполнилось запахами и голосами весны – долетавшим из сада ароматом обильно цветущего шиповника и левкоев, чуть сыроватым запахом вчерашней золы из пасти очага, благовестом колоколов в этом городе язычников, нежными трелями зяблика.
Эмма просто-таки источала шальную жизненную энергию, силу пробуждения природы, которая гонит из оттаявшей земли прекрасные весенние цветы, запах которых туманит разум, и Франкон, вначале настроенный сурово отчитать свою духовную дочь за отступничество и грех языческого обряда, Франкон, этот циник и рассудочный эрудит, вдруг смягчился, отвел взгляд, заморгав на солнечные блики на водах Сены.
Эта девушка была сама весна, прекрасная и чарующая, легкокрылая мечта, несущая с собой неутолимую страсть и красоту. На эти ли хрупкие плечи взвалить непосильную ношу, с какой не могли справиться и опытные мужи, пытавшиеся убедить в догматах христианской веры закоренелого язычника, варвара и завоевателя Ролло Нормандского?!
Франкон машинально следил, как за окном лохматая бурая лошадка тащила к мельнице воз с зерном.
– Садись, Эмма. Если ты не против, то мы немного вспомним урок из Алкуина.
Кажется, она была несколько озадачена. Присела, по-детски сложив, как в прежние времена, руки на коленях. Франкон невольно улыбнулся. Жена правителя Нормандии – та же быстроногая девочка с блестящим взглядом на свежем личике. И вместе с тем, как быстро вошла она в роль – откуда появилась эта уверенность в походке, это царственное величие осанки?
– Что есть весна? – коротко спросил Франкон.
– Живописец земли, – быстро ответила Эмма.
– Что такое тело? – допытывался епископ.
– Жилище души, – просто и четко отзывалась Эмма.
– Что такое год?
– Колесница мира.
– Что такое слово?
– Изменник души.
– Как помещен человек?
– Как свеча на ветру.
«Истинно так, – про себя подумал епископ. – Дунул ветер – и нет жизни». Он неожиданно вспомнил о юноше, с которым обучал Эмму по урокам Алкуина, – младшем брате Ролло Нормандского Атли.
Ведь когда-то Ролло привез рыжую красавицу Птичку тому просто в подарок, как воинский трофей. Ролло уже тогда менялся в лице при одном взгляде на Эмму, но не смел отнять подарок у брата. А Атли был так слаб, так болен… Теперь же его нет на белом свете, и эти двое смогли наконец соединиться. Наверное, они в глубине души испытывают угрызения совести за то, что лишь смерть Атли позволила им быть вместе.
– Вы думаете об Атли, брате Ролло? – посерьезнев, спросила Эмма.
Франкон вздрогнул.
– Ты стала проницательной, Птичка.
Она грустно улыбнулась.
– Не в этом дело. Вы ведь глаз не сводите с места подле меня, где всегда сидел Атли.
И она поведала епископу о последних днях Атли. Он стал христианином и столь же искренним, сколь непримиримым язычником оставался Ролло. Он знал, что скоро умрет, и попросил, чтобы его погребли на горе Мон Томб в обители Архангела Михаила. А перед смертью Атли страстно желал видеть старшего брата, великого Ру, чтобы уговорить его принять веру истинного Бога.
– Им так и не суждено было еще раз встретиться на этом свете, и это очень горько, ибо последняя их встреча произошла во вражде из-за меня. А я так и не осмелилась сказать Атли, что ношу дитя от его брата!
Чем больше говорила Эмма, тем больше мрачнел Франкон. Воистину, будь Атли не таким слабым и женись он на Эмме… Епископ вдруг почувствовал, как чудесное очарование от присутствия рыжей Эммы бесследно, как дым, развеивается. Он вновь стал суровым христианином, главой христиан нормандских земель, ответственным за их судьбу. И эта молодая женщина, что сидит перед ним, хрупкая и на вид беззащитная, все же смогла добиться своего и приручить такого хищника, как Роллон. Что ж, если она добрая христианка, то должна не забывать о своем святом долге и заставить Ролло принять крещение, а с ним – и весь этот край. Ведь была же в землях франков Клотильда Бургундская, приведшая к купели варвара Хлодвига.[1]
– Итак, ты сегодня счастлива, дочь моя? – опустив глаза на зерна четок, спросил Франкон.
Лицо Эммы засияло прямо-таки ослепительным светом счастья. Но Франкону было уже не до земных прелестей своей духовной дочери. Долг должен быть сильнее сиюминутных колебаний уступчивой души.
– Итак? – он строго-вопросительно чуть приподнял подкрашенную бровь.
5 
