94 
В тот вечер Далмаций еще долго молился с редким для него религиозным пылом.
– Господи, все мы в руце твоей. Будь же милосерден, ибо мы дети Твои, и Тебя чтим, стоя против язычников.
Ему доложили, что в нижнем городе обнаружено еще несколько больных. Далмаций отыскал епископа.
– Как ты говорил, Гвальтельм, можно обезопаситься от оспы? Ибо я готов на что угодно, только бы устоять против норманнов.
Этим вечером и Эмма долго молилась, запертая у себя во флигеле. Она не могла молить Пречистую за язычников, но она просила, чтобы смерть миновала тех, кто ей дорог, и чтобы вражда окончилась и она могла вернуться домой, к мужу и сыну. Молилась упоенно. Хмурая Дуода сидела у окошка с прялкой, то крутила веретено, свисающее на нити, то сучила новую нить, вытянутую из кудели. Поневоле женщина была заперта с пленницей, никуда не могла выйти.
– Нельзя, – только буркнула она, когда Эмма попросилась пойти в собор. Хотя Дуоде и самой не терпелось выйти в город. Она волновалась за сына, с которым толком и свидеться не могла, и за Гвальтельма. Однако выйти не смела, опасаясь гнева своего епископа. Огромная Дуода трепетала перед своим сановным сожителем.
Неожиданно она оживилась. Увидела в окошко, как за подстриженным рядом кустом показался ее сын вместе с аббатом Ги.
– Матушка, – кинулся он к Дуоде, едва она отперла им дверь. С матерью Дюран держался куда раскованнее. – О, Боже, матушка, какой это был бой! Мы победили, матушка.
У Ги был не столь сияющий вид. Он помог подняться с колен побледневшей Эмме. Даже вывел ее в сад, позволив матери побыть с сыном.
Они молча шли по усыпанной гравием дорожке.
– В городе много раненых, – наконец сказал Ги.
– Может, мне следует быть там… Чтобы помогать.
Ги резко остановился.
– Не стоит. С ранеными достаточно добрых христиан, которые помогают им вполне искренне… Не желая победы врагу!
Он сказал это с недовольной злобой. Все еще не мог забыть, как кинулась к зубцам парапета стены Эмма, когда узрела Ролло, как махала ему руками. Тогда он утащил ее едва не силой. И он все еще гневался на нее, не верил в сочувствие своим соплеменникам.
Эмма замерла, глядела с укором на Ги. Видела, как из-под облегающей голову шапочки на лоб падает почти мальчишеская прядь. А лицо со шрамом словно кривилось в горькой усмешке. Лицо воина, жесткое, решительное. Поверх сутаны – кольчуга, у пояса – меч. А рукава сутаны все еще забрызганы кровью. И весь он пропах кровью, потом и дымом. Это был уже совсем иной Ги. Не тот мальчик, с которым она заигрывала в майскую ночь близ Гилария.
Они дошли до большого каменного креста в конце аллеи.
– Ты многих убил? – тихо спросила Эмма.
Но Ги ее словно не слышал. Глядел на крест.
– Помнишь, Эмма, такой же крест был во дворе аббатства Святого Гилария-в-лесу. И к нему Ролло велел прибить твоего благодетеля отца Ирминона. А мы – двое детей – глядели в окно, как эти звери истязают его. Тогда в твоем сердце не было жалости к ним. Ты хотела лишь одного – убивать, убивать, убивать. И мы с Эвраром не могли остановить тебя. Ты была прекрасна в своей мести, и я восторгался тобой. Именно ты научила меня ненавидеть, торжествовать над поверженным врагом.
И каждый раз, убивая, я вспоминал тебя, вспоминал твое разрушенное счастье. Я остался верен тому, к чему ты призвала меня там, у стен разрушенного лесного аббатства. Ты же… Ты забыла свою ненависть, позволила плотской любви возобладать над святой яростью. И вышло, что мы, моя Птичка, оказались по разные стороны поля боя.
Он поглядел на нее. Она была бледна, и от этого ее огромные темные глаза казались еще больше. И взволнованное, печальное выражение в них еще сильнее красило Эмму. Что-то дрогнуло в душе Ги. Он шагнул к ней, ласково погладил по щеке.
– Как ты изменилась, Птичка! Что сделал с тобой это варвар, этот колдун Ролло, какими чарами тебя оплел? Клянусь ранами Спасителя, его надо убить, как волка. Проткнуть колом, как оборотня, чтобы вытекла его черная кровь и…
– Не говори так. Он отец моего сына.
Но Ги словно не слышал.
– И тогда эти чары рассеются. Ты очистишься от всей скверны, станешь такой, как прежде – веселой, беспечной Птичкой… Моей Хлоей, какой нашел ее Дафнис.
Он взволнованно дышал, глядел на ее губы, этот манящий сладкий плод, который он целовал когда-то.
– Помнишь, как мы клялись над древним алтарем, Птичка. Как целовались… Боже мой, я ведь и не знал тогда, что такое поцелуй. Но научился вмиг, едва коснулся этой сладкой ягоды, твоего рта…
94 
