Последние отзывы

  130  

Описания этих событий мы вообще не встречаем у авторов-евреев.

«Гомельский погром не застал организацию врасплох. К нему давно уже готовились, тотчас после кишинёвских событий приступили к организации самообороны» [¹¹⁷⁰]. Всего через несколько месяцев после Кишинёва евреи могли уже не презирать себя за покорность, как обвинял их поэт Бялик и другие. И, как вообще со всеми самовооружёнными группами, граница между защитой и нападением становилась неясной. Первое питалось кишинёвским погромом, второе революционностью организаторов.

(Активность еврейской молодёжи проявлялась и раньше. Например, в 1899 разгласился по России случай «Шкловского избиения»: в городе Шклове, где жило евреев к русским 9:1, произошло жестокое избиение безоружных – в увольненьи со службы – русских солдат евреями. Сенат, рассмотрев эпизод, признал его проявлением племенной и религиозной вражды евреев к христианам, по той же статье, что судили кишинёвских погромщиков.)

Эту активность не приходится отнести всю на счёт одного Бунда. «Во главе этого процесса [ускоренного создания самообороны] стоят сионисты и партии, примыкающие к сионистам, – сионисты-социалисты и “Поалей-Цион”». Так и в Гомеле в 1903 «большинство отрядов было организовано партией “Поалей-Цион”» [¹¹⁷¹]. (Противоречие с Бухбиндером, превозносителем Бунда, – не предпочту, кому верить.)

Когда достигло Петербурга известие о погроме в Гомеле – Бюро Защиты евреев командировало туда двух адвокатов: тех же Зарудного и Н.Д. Соколова – для быстрейшего частного расследования. – Зарудный опять собрал «абсолютные доказательства», что погром организован Охранным отделением [¹¹⁷²], – и опять же они остались не опубликованы и не использованы к выгоде публичности. (Вслед за ним, но 30 лет спустя, и Слиозберг, участвовавший в гомельском процессе, в своих трёхтомных воспоминаниях с непостижимой для юриста бездоказательностью, ошибаясь при этом и во времени события, и эти огорчительные промахи пожилого возраста так никем и не исправлены, – считает гомельский погром искусственно организованным полицией. Он также исключает любое нападающее действие со стороны самооборонных отрядов Бунда и Поалей-Цион. Пишет о них крайне неразборно и неясно, вроде: «молодёжь из самообороны быстро ликвидировала бесчинство и прогнала крестьян», «быстро стекались молодые люди евреи и во многих случаях им удавалось отогнать погромщиков» [¹¹⁷³], – как будто даже и без применения оружия?..)

Официальное расследование шло размеренно, последовательно – между тем Россия уже вдвинулась в Японскую войну. И гомельский процесс состоялся только в октябре 1904 – уже в раскалённой политической атмосфере.

Перед судом предстали 44 христианина и 36 евреев, и вызвано около 1000 свидетелей [¹¹⁷⁴]. От Бюро Защиты туда были посланы адвокаты – Слиозберг, Куперник, Мандельштам, Кальманович, Ратнер, Кроль. С еврейской точки зрения несправедливым было то, что среди подсудимых вообще состоял кто-либо из евреев: этим всему русскому еврейству «было как бы дано предостережение не прибегать к самообороне» [¹¹⁷⁵]. С точки: же зрения русской и правительственной «самооборона» в данном случае таковой и не являлась. Но адвокаты подсудимых евреев даже не занимались деталями, не указывали: на реальные уничтожения еврейского имущества, а только: вскрыть «политические мотивы» погрома, например акцентировать, что еврейская молодёжь в той свалке кричала «долой самодержавие!». Вскоре же сами адвокаты решили: покинуть своих подзащитных и всем вместе уйти с суда в знак ещё большей демонстрации – повторить кишинёвский прецедент [¹¹⁷⁶].

Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 – взорвать само судоговорение!

После их ухода «процесс стал быстро подвигаться к концу», уже по сути событий. Часть евреев была оправдана, другая часть получила наказание не строже 5 месяцев, «осуждённым христианам было назначено наказание такое же, как и евреям» [¹¹⁷⁷]. В результате, осуждено было тех и других примерно поровну [¹¹⁷⁸].

Вползая в японскую войну, недальновидно упорствуя в конфликте о правах на Корею, ни император Николай II, ни окружавшие его высшие сановники начисто не понимали, насколько уязвимо международное положение России со стороны Запада, и особенно со стороны «традиционно-дружественной» Америки. Они совсем не учитывали и быстрорастущую силу западных финансистов, уже значительно влиявших на политику великих: держав, при растущей их зависимости от кредита. В XIX веке такого явления ещё не было – и медлительное российское правительство не угналось уследить за ним.

  130