Последние отзывы

  171  

О процессе Бейлиса написаны тысячи и тысячи страниц. Кто захотел бы теперь вникнуть подробно во все извивы следствия, общественной кампании и суда – должен был бы, без преувеличения, потратить не один год. Это – за пределами нашей книги. Через 20 лет после события, в советское время, были напечатаны по дневные донесения полицейских чиновников в Департамент полиции о ходе процесса [¹⁴¹⁷], вниманию желающих можно предложить и их. А само собою велась полная стенограмма процесса и была опубликована. А ещё – отчёты полусотни присутствовавших журналистов.

Убит был 12-летний мальчик Андрей Ющинский, ученик Киево-Софийского духовного училища, убит зверским и необычайным способом: ему было нанесено 47 колотых ран, притом с очевидным знанием анатомии – в мозговую вену, в шейные вены и артерии, в печень, почки, лёгкие, в сердце, нанесены с видимой целью полностью обескровить его живого и притом, судя по потёкам крови, в стоячем положении (конечно, и связав и заткнув ему рот). Осуществить такое мог только весьма умелый преступник, да и не один. Обнаружен убитый был с опозданием в неделю – в пещере, на территории завода Зайцева. Но пещера не была местом убийства.

В самых первых обвинениях не было ритуального мотива, но вскоре он возник, да ещё возникло наложение по срокам, что убийство совпало с наступлением еврейской Пасхи и якобы закладкой новой синагоги на территории Зайцева (еврея). Через четыре месяца после убийства был, по этой версии обвинения, арестован Менахем Мендель Бейлис, 37 лет, работник на заводе Зайцева. Он был арестован без убедительного подозрения. Как это произошло?

Следствие об убийстве повело киевское сыскное отделение – и, по всему, оно было достойным побратимом киевского Охранного отделения, которое запуталось на Богрове и погубило Столыпина. Повели многомесячное следствие два таких же, как «куратор» Богрова ротмистр Кулябко, служебных и деловых ничтожества – Мищук и Красовский, при содействии преступно бестолковых подсобных (в пещеру, где найден труп Ющинского, городовые расчищали снег, чтобы удобнее войти тучному приставу, и тем уничтожили возможные следы преступников). Но хуже того – между этими сыщиками возникло соревнование, кто отличится в раскрытии, чья версия верней, – и они не останавливались перед тем, что проваливали действия своего соперника, путали наблюдение, запугивали свидетелей, даже арестовывали агентов другу друга, а Красовский гримировал подозреваемого, прежде чем представить его свидетелю. Вели «следствие» как рядовое и отдалённо осмыслить не могли масштаба события, в которое ввязались. Когда через два с половиной года наконец открылся суд, Мищук скрылся в Финляндию от обвинения в подлоге вещественных доказательств, скрылся от суда и важный сотрудник Красовского, а сам Красовский, потеряв пост, сменил позицию и стал помощником адвокатов Бейлиса.

Следствие почти два года кидалось по ложным версиям, долго обвинение висело над родственниками убитого, затем доказана их полная непричастность. Становилось всё ясней, что прокуратура решится формально обвинить и судить Бейлиса.

Бейлиса обвинили, при сомнительных уликах, потому, что он был еврей. Да как возможно было в XX веке, не имея фактически обоснованного обвинения, вздувать такой процесс в угрозу целому народу? Перешагнув частную судьбу Бейлиса, оно уже вырастало в обвинение против еврейства, – и с этого момента вся обстановка вокруг следствия, а затем суда стала приобретать международный накал, накал на всю Европу и Америку. (Предыдущие ритуальные процессы в России возникали чаще на католической почве: Гродно – 1816, Велиж – 1825, Вильна, дело Блондеса – 1900; кутаисское, 1878, было в Грузии, дубоссарское, 1903, в Молдавии, а собственно в Великороссии – одно саратовское, 1856. Слиозберг, однако, не упускает указать, что и саратовское дело также имело католическое происхождение, а в деле Бейлиса: группа подозреваемых воров – поляки, экспертом по ритуальным обвинениям взят католик, и прокурор Чаплинский – тоже поляк [¹⁴¹⁸].)

В киевской судебной палате обвинительное заключение, по его сомнительности, было принято лишь тремя голосами против двух. При развернувшейся кампании право-монархической прессы, Пуришкевич в Государственной Думе в апреле 1911 говорил так: «Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины» об этом загадочном, странном убийстве. «Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств… Если есть такие изуверы, заклеймите этих изуверов», а «мы боремся в России с целым рядом сект» своих [¹⁴¹⁹], но и выражал мнение, что дело будет в Думе замято из-за страха перед прессой. А в дни открытия суда правый националист Шульгин в патриотическом «Киевлянине» выступил против этого процесса и «убогого багажа» судебных властей (за что крайне правые обвинили его, что он подкуплен евреями). – Но и остановить обвинение и возобновить расследование, ещё при крайней необычности зверского убийства, тоже никто не решился.

  171