Последние отзывы

  172  

А с другой стороны поднялась и кампания либерально-радикальных кругов, и прессы, не только российской, но вот уже и всемирной. Уже создался неотклонный накал. Питаемый самой предвзятостью обвинения подсудимого, он не иссякал и каждый день клеймил уже и свидетелей. В этом разгаре В. Розанов видел потерю меры, особенно среди печати еврейской: «железная рука еврея… сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей…» [¹⁴²⁰].

Между тем сбивались последние попытки вести нормальное следствие. Конюшня на заводе Зайцева, мимо которой обвёл следователя Красовский, затем павшая под подозрение как место убийства, сгорела за два дня до неторопливо назначенного следственного осмотра. Повёл своё энергичное расследование журналист Бразуль-Брушковский и, теперь уже частное лицо, тот Красовский. (Впрочем, В. Бонч-Бруевич выпустил брошюру, обвиняя Бразуля в корыстности [¹⁴²¹].) Они выдвинули версию, что убийство совершено Верой Чеберяк, чьи сыновья дружили с Андреем Ющинским, а сама она – с уголовным миром. В растянувшиеся месяцы расследования таинственно умерли оба сына Чеберяк, она обвиняла в отравлении их Красовского, а Бразуль и Красовский – её саму в убийстве своих сыновей. Версия их была, что убийство Ющинского совершено самой Чеберяк со специальной целью симулировать ритуальное убийство. А Чеберяк утверждала, что адвокат Марголин предложил ей 40 тысяч рублей, чтоб она приняла убийство на себя, Марголин же отрицал это потом на суде, но понёс административное наказание за некорректность поведения.

Попытки проследить, даже только бы назвать десятки деталей этой предсудебной, затем и судебной сумятицы, ещё увеличили бы путаницу. (Вовлеклись туда и «метисы» из революции и охранки. Нельзя не выделить двусмысленной роли и странного поведения на суде жандармского подполковника Павла Иванова – того самого, который, вопреки всякому закону, с уже приговорённым к смерти Богровым сочинял и протоколировал ещё новую версию его мотивов к убийству Столыпина, кладущих всю тяжесть вины на охранные органы, в которых Иванов и служил.) Да вся взвихренная обстановка накладывала своё буревое давление на грядущий суд. Он тянулся месяц, в сентябре-октябре 1913. Он был неохватимо громоздок: вызывалось 219 свидетелей (явилось 185), и ещё затягивался борющимися сторонами, прокурор Виппер сильно уступал группе сильнейших адвокатов – Грузенбергу, Карабчевскому, Маклакову, Зарудному, которые, разумеется, требовали стенографировать его срывы, вроде: этот процесс затруднён «еврейским золотом», «они [евреи в целом] как будто глумятся, смотрите, мы совершили преступление, но… нас никто не посмеет привлечь» [¹⁴²²]. (Удивляться ли, что в дни суда Виппер получал угрожающие письма, в том числе – с изображением петли, да не он один – и гражданские истцы, и эксперт обвинения, а вероятно и адвокаты защиты; явно боялся мести и старшина присяжных.) Крутился ажиотаж и перекупка пригласительных на суд билетов, гудел весь образованный Киев. Но оставалось безучастным простонародье.

Была на суде и подробная медицинская экспертиза – нескольких профессоров, разошедшихся между собой, оставался ли жив Ющинский до последней раны или умер раньше, о мере его страданий. Но центр процесса был в экспертизе богословской и научной – о самой принципиальной возможности ритуальных убийств со стороны евреев, на чём и сошлось всё мировое напряжение [¹⁴²³]. Защита вызвала крупнейших экспертов по гебраизму, раввин Мазе давал экспертизу о Талмуде. Эксперт от православной церкви профессор Петербургской Академии И. Троицкий дал общее заключение, отклоняющее кровавое обвинение против евреев; он подчеркнул, что православие никогда и не выдвигало их, эти обвинения исходят из католического мира. (И. Бикерман потом напомнит, что в царской России сами становые приставы «чуть ли не ежегодно» останавливали разговоры о христианской крови для еврейской Пасхи, «иначе мы имели бы “ритуальное дело” не раз в десятки лет, а ежегодно» [¹⁴²⁴].) Главным экспертом обвинения на суде и был католический ксёндз Пранайтис. Прокуроры, в развитие общественного спора, требовали привлечь к рассмотрению прежде возникавшие ритуальные процессы, но защита отвела это ходатайство. Таким судебным поворотом – к вопросу о ритуальности или неритуальности убийства – ещё жарче раскалялась мировая напряжённость вокруг процесса.

  172