143 
Он взглянул на девушку и добавил:
– Забавная легенда.
– Но ведь ты веришь в это?
Эмма не могла оторвать глаз от возвышающейся среди вод островерхой горы с крестом на вершине. Колокольный звон, несшийся по ветру, казался ей небесной музыкой.
– Святой Михаил был хорошим воином, – смущенно произнес Бьерн. – Что плохого в почитании воина? К тому же, – теперь он тоже глядел на Мон-Томб, – когда стоишь там, наверху, невозможно не почувствовать что-то особенное, какую-то дрожь. Ты тоже ощутишь это, когда поднимешься туда, к Атли. Но сначала нам следует немного передохнуть после плавания. Я дам тебе коня.
– Коня? – изумилась Эмма, глядя на волны, плескавшиеся у подножия Мон-Томб. Бьерн засмеялся:
– Пожалуй, нигде в мире больше нет таких приливов и отливов, как здесь. Когда море уходит, паломники бредут в монастырь посуху до самой скалы. Главное – знать часы, иначе возвращающаяся вода поглотит тех, кто неосторожен. Но я-то знаком с этими местами, к тому же дам тебе хорошего проводника…
То, что гора Мон-Томб – особое место, Эмма поняла, едва по влажной открытой равнине приблизилась к горе. Песок был влажен и полон следов моря – раковин, крабов, груд водорослей. Там и сям бродили женщины и монахи, собирающие среди водорослей мелкую морскую живность. Они с готовностью проводили ее к воротам монастыря. Дальше пришлось подниматься по узким, вырубленным в скале ступеням. Все постройки были сложены из грубо отесанных глыб гранита, схваченных известковым раствором. Массивная стена, сплошь окутанная покровом плюща, защищала монастырь, а близ нее стояли угрюмые кельтские кресты, сработанные из того же камня. Эмма невольно перекрестилась. Над головой кричали чайки, и хотя время мессы прошло, тревожно гудели колокола – их раскачивали порывы ветра. Поистине это место заставляло трепетать.
В тесноватом клуатре, окруженном грубой колоннадой, ее встретил величественный старик-настоятель отец Лаудомар. Благословив Эмму, он сообщил, что ее ждут, и проводил к Атли.
Эмма ожидала найти юношу прикованным к одру болезни и почувствовала невольное облегчение, застав его в часовне. Атли тихо молился, стоя на коленях, и не оглянулся, когда позади заскрипела дверь. На Эмму пахнуло холодом и мраком. Нависающий над головой свод, голый алтарь, простое Распятие на стене, осыпавшиеся от сырости росписи. Но Эмма в первый миг подумала лишь о том, что этот промозглый воздух может оказаться для Атли губительным. Осторожно приблизившись, она опустилась рядом на колени, и какое-то время оба сосредоточенно молились. Эмма и представить не могла, что Атли столь далеко ушел от мира за это недолгое время. Но в этих местах даже ветер, врывавшийся в оконце, казалось, несет с собой весть о могуществе и величии Господа, и она вдруг ощутила благоговение, какого не испытывала уже давно.
Наконец Атли едва слышно произнес: «Амен» – и повернулся к ней:
– Вот и ты!
С невероятным облегчением она увидела улыбку на его лице. В его глазах были такая кротость и смирение, какие могут быть лишь у истинных святых. Но сердце ее сжалось, когда она заметила, как он бледен и худ. Казалось, за время, что они не виделись, его плоть истаяла. Ей пришлось помочь ему подняться с колен – он оказался так легок!
Они покинули мрачную часовню. Ласковое весеннее солнце воспламенило волосы Эммы, золотыми искрами сверкнуло в ее карих глазах. Атли глядел на нее, и улыбка не сходила с его губ.
– Я боялся, что не увижу тебя перед смертью.
Ей хотелось сказать, что так говорить – это грех, что весной ему всегда становится легче, но нужные слова оставили ее. На всем облике Атли уже лежал отпечаток неземного, потустороннего, и его улыбка была улыбкой призрака. Губы были бескровны, а в глазах не было живого блеска, и Эмма не смогла сдержать рыдание:
– О, Атли!..
Он коснулся тонкой рукой ее влажных щек.
– Я никогда не видел твоих слез. Как ты красива, когда плачешь!
Эмма вдруг упала перед ним на колени, обхватив его ноги, и всхлипнула:
– О, прости меня, прости!.. Я знаю – ты великодушен!
Он осторожно перебирал пряди ее волос.
– Как ты прекрасна… В тебе столько жизни, огня… Мне давно следовало понять, что мы с тобой вовсе не пара. Но твое пламя всегда завораживало меня. Я знаю только одного человека, в котором бушует тот же огонь, – это мой брат Ролло.
Эмма подняла к нему заплаканное лицо:
– Ты должен был возненавидеть меня…
– Я и возненавидел. Но ненависть сожгла во мне остаток сил. И однажды я понял, что за этим – конец. Не осталось ничего – ни ненависти, ни любви. Только Он – тот, кто принял меня с любовью и даровал мне покой…
143 
