144 
Атли закрыл глаза, подставляя бледное лицо лучам солнца.
Здесь, у колонн клуатра, было безветренно, слышно было, как вдали кричат чайки, а совсем рядом звенела синица.
– Господи, как славно, – тихо проговорил Атли. – Почему человек только перед смертью узнает, как щедро одарил его Господь?
Эмма продолжала всхлипывать, не поднимаясь. Каждое слово Атли обжигало и ранило ее. Ему было так мало отпущено, а она, ведая это, даже не попыталась сделать его счастливее. И все же она вздрогнула, когда он вдруг произнес:
– Что, если сейчас, когда оставшиеся мне дни сочтены, я попрошу тебя исполнить мою мечту и обвенчаться со мною?
Пожалуй, согласись она – и ей самой стало бы легче нести бремя вины. Подарить последнюю радость… Но она не могла сделать это, как не могла сказать ему, что носит в чреве плод своего предательства. Поэтому она лишь подняла к нему искаженное страданием лицо:
– Это было бы ложью, Атли!
Он вдруг улыбнулся:
– Спасибо, Эмма. Спасибо, что ты сберегла не только жалость ко мне, но и уважение к моему достоинству. А я было решил, что, кроме снисхождения, в тебе нет иных чувств.
Эмма вдруг подумала, что Атли теперь стал силен духом как никогда. Но вместе с тем она заметила и то, что он едва держится на ногах, ей даже пришлось поддержать его, когда он слегка покачнулся, хватаясь за выступы стены. И сейчас же рядом возникла Виберга. Эмма не сразу узнала ее в этой строгой женщине в синем покрывале и монастырского покроя платье.
– Прошу вас, помогите мне отвести господина, – проговорила она.
Видимо, Виберга все это время находилась рядом. На Эмму она взглянула лишь тогда, когда они привели Атли в его покой в дальнем крыле монастыря и уложили в постель. Он тотчас уснул, дыша со знакомым Эмме хрипом, но теперь даже хрип стал едва слышен. Эмма огляделась. Здесь было довольно уютно. На каменном полу – меховые ковры, полог кровати был из светлой шерсти, большой камин с лепным барельефом и двумя невысокими колоннами по сторонам, капители которых были украшены той же резьбой, что и колонны монастырской церкви. На столе первые цветы, старое кресло повернуто к окну, у его подножия – резная скамеечка. И хотя от голых стен и здесь веяло холодом, а притворенный ставень постукивал от сквозняка, было тепло, в воздухе витал пряный аромат можжевельника.
– Значит, здесь вы и жили?
Виберга стояла перед нею, слегка склонив голову и сцепив пальцы опущенных рук. Ее одеяние придавало ей достойный вид, но осанка все еще выдавала в ней рабыню. Не отвечая на вопрос, она начала говорить, что делала все, что должно, чтобы лечить Атли, как учили ее Эмма и сестра Мария. Но ему становилось все хуже и хуже. Даже молитвы во здравие, которые регулярно возносили аббат Лаудомар и вся братия, не помогли.
– И сам Атли молился, – продолжала она, глядя перед собой потускневшими, исплаканными глазами. – Иной раз ночи напролет. Я знала, что он теряет силы от этих бдений, но не могла ничего поделать. Он был словно древний святой…
Ее голос дрогнул. Эмма ласково взяла ее руки в свои.
– Бедная девочка! Да благословит тебя Господь за то, что ты была с ним, когда ему так нужна была близкая душа.
Виберга взглянула на Эмму, и глаза ее потеплели.
– У меня больше никого нет в целом свете. Но… – она собрала тонкие губы в привычно брюзгливую складку. – Но по ночам, в бреду, он звал вас.
Эмма вздохнула, опустив веки. Благо, что Атли хоть кто-то смог полюбить.
Она долго сидела у его ложа. Когда же стали сгущаться сумерки, пришел отец Лаудомар, сообщив, что скоро подадут ужин, но если гостья желает попасть в усадьбу Бьернбе, ей следует поторопиться, чтобы успеть до начала прилива.
Эмма пожелала вернуться на берег. Величие гранитного монастыря восхищало, но сейчас ей необходимо было передохнуть и получить поддержку друзей.
– Скажи ему, что завтра я снова приеду.
Настоятель дал ей проводника – упитанного розовощекого монаха, который оказался на редкость словоохотлив. Ведя ее белого коня под уздцы и шлепая по лужам посиневшими от холода ногами в ременных сандалиях, он без умолку болтал о том, что этот молодой норманн мог бы считаться истинным святым, если бы при нем не состояла его женщина. Затем он сбился на то, что в Бьернбе у него множество приятелей среди крещеных и некрещеных норманнов, и кое с кем из них он даже не прочь подраться на кулаках или того лучше – на палицах. Он хорошо знает господина Бьерна еще с тех пор, как он прибыл сюда вместе с самим великим Ру. Когда-то он поспорил с самим Серебряным Плащом на добрый тумак, что одолеет за обедом целого телка и даже косточки обглодает, и выиграл; правда, потом неделю кряду маялся животом. Зато и почитатель Одина покатился по склону дюны, когда он наградил его доброй галльской оплеухой.
144 
