95 
И она коснулась блеснувшего кровью креста.
Бран потер лоб. Сезинанда сказала:
– Этого не может быть! Крест изгоняет темные силы, а не притягивает их. К тому же мы с Эммой окропили его святой водой в соборе.
Не будь Бран лишь отчасти христианином, он бы усомнился. Но в душе он оставался все тем же язычником и порой после мессы направлялся в капище норманнских богов, чтобы жертвой привлечь их внимание к себе. Поэтому он сказал:
– Это красивая вещица, Эмма. Но неразумно было принимать подарки от дьяволицы.
Он потянул к себе украшение так, что цепочка лопнула. Крестик еще хранил тепло тела девушки, но Брану показалось, что он жжет ему ладонь.
– Ты вполне сможешь обойтись без него. Посмотрим, что из этого выйдет.
– Но ведь это символ веры… – начала было Эмма, и Сезинанда согласно закивала.
– Все, что сказано о женском неразумии, – истинная правда, – нетерпеливо перебил их викинг. – Хорошо, если бы заклятие и в самом деле заключалось в этой безделушке. А теперь – отдохни. Выглядишь ты, право, неважно. Тебе необходимо поспать.
– Нет, только не это, – ужаснулась девушка, вспомнив ночные видения. Но спустя мгновение обратилась к Сезинанде:
– Пожалуй, я съела бы что-нибудь.
Бран и Сезинанда переглянулись. В последние дни Эмма не могла проглотить ни крошки. И то, что она почувствовала голод, – добрый знак.
Но когда Сезинанда с чашкой кислого молока и медовым пирожком вновь поднялась к Эмме, та уже сладко спала. Женщина поставила еду на ларь и какое-то время глядела на спящую, а затем бросилась в храм и вскоре возвратилась, ведя за собой монахов. Они принялись расхаживать по опочивальне, хлеща по стенам веточками освященного самшита и громко, нараспев, читая «Отче наш» и «Богородицу».
Эмма спала так крепко, что не слышала ничего. И это обеспокоило бы Сезинанду, если бы она внезапно не заметила, что на ее губах играет слабая улыбка. Она вздохнула с облегчением и отправилась искать мужа.
Брана она обнаружила в кузнице.
– Ты проявил мудрость, муж мой, но будешь еще мудрее, если как можно скорее найдешь способ избавиться от мерзкой безделушки.
У нее не хватило духу назвать подарок Снэфрид крестом.
Бран кивнул и указал на потемневший комок металла, сплющенный молотом кузнеца:
– Сегодня я сам отправлюсь за город, чтобы утопить его в болоте. Не хочу поручать этого никому, ибо люди слабы и могут позариться на проклятый металл. И тогда он станет словно кольцо оборотня Андвари[33]…
Эмма проснулась под благовест колоколов, звавших к заутрене. На дворе было еще темно, но она чувствовала себя гораздо лучше и с удовольствием съела все оставленное Сезинандой, ничуть не заботясь, что пирожок успел зачерстветь, а молоко совсем свернулось. После этого она разбудила спавшего у порога мальчика-прислужника, велев ему позвать Сезинанду, чтобы вместе с нею отправиться в храм.
– Не лучший из дней ты выбрала для посещения службы, – заметила Сезинанда, застегивая ремни обуви девушки. – Сегодня в город явятся прокаженные, не хотелось бы повстречаться с этими людьми, оставленными Богом.
– Ты стала настоящей женщиной викинга, – усмехнулась Эмма. – Боишься проказы, как норманны. Однако я уже решила, что мне следует возблагодарить Бога за то, что я чувствую себя настолько лучше.
– И хорошо бы еще и моего мужа, – проворчала Сезинанда, расчесывая костяным гребнем волосы Эммы.
Глядя на отражение в зеркале, девушка невольно поражалась контрасту. Румяная, пышущая здоровьем Сезинанда и она, Эмма, исхудавшая, болезненно-бледная, с темными кругами у глаз. «Ролло Нормандский даже не поверил, что я занемогла», – с горечью подумала она, и эта мысль отозвалась в ней болью. Сердце ее вновь стало чутким. Она явно возвращалась к жизни.
Когда они вышли на ступени, Сезинанда на минуту задержала Эмму, мрачно кивнув туда, где вереницей двигались явившиеся на службу прокаженные – в темных одеяниях, с приколотым на груди алым лоскутом в форме сердца. Доносилось глухое постукивание колотушек. Их не охраняли, но и без того было ясно, что, допусти они хоть крохотное отступление от заведенного порядка, их постигнет немедленная смерть. Даже нищие, сгрудившиеся на паперти, посторонились, пока вереница несчастных исчезала в низком арочном проеме входа со стороны аббатства. Однако Эмме было не до больных. Придерживая у горла складки широкого покрывала, она вглядывалась в уже начинавшие светлеть кресты на шпилях собора, вдыхала запах теплого хлеба, долетавший из пекарни, с наслаждением внимала крикам петухов. Она была еще так слаба, что вынуждена была опереться на руку подруги, но в глубине ее существа уже очнулась жадная тяга к жизни. Мир был так прекрасен, и она еще не была готова покинуть его. У нее было странное чувство, словно долгие месяцы она провела в душной тьме и теперь наконец вырвалась к свету и воздуху.
95 
