Но... читается легко и любовь-морковь
183 
По Кирочной бежали к Литейному. Присоединялись разные штатские, и много подростков. Скакали мальчишки со всех сторон.
Всё ж Кирпичников поставил один пулемёт в хвосте колонны, против сада, назад. Но никто оттуда не нападал.
А по дороге – казармы гвардейских сапёров.
Из их окон – несколько выстрелов.
Ах, так??? И мы – по зданию! Да мы сейчас из пулемётов!
Во двор к ним! И – поставили пулемёты! И – предупредительную строчку!
Да уже и выбегали сапёры навстречу.
И мы – туда к ним.
Сапёрный поручик руку поднял: «Не стреляйте в своих братьев!» Кто? в кого? – и застрелили его наповал.
И – полковника сапёрного убили.
И тогда сапёры стали сильно присоединяться.
А у них – оркестр! Вот это нам и надо-ть! Выходи с трубами!
И – пошёл оркестр впереди восставшей толпы! И – запели трубы!
И музыка – ещё больше дала настроения, чем пальба! Прохожие снимали шапки, котелки – из окон махали платками, фартуками – и разноголосо все кричали «ура!».
Шли – сами не знали, куда, зачем. Как текло – по Кирочной. Гнездо своих батальонов минули – а дальше что? кто?
Попалось помещение жандармского дивизиона, там было жандармов человек пятьдесят, свободных от наряда. Они как будто тоже присоединились (но потом растеклись по сторонам). У них тоже на стенах висели музыкантские трубы, но не нашлось, кому дуть.
Погромили их помещение.
Одни громят, другие дальше идут! Потом – те остановились, эти нагоняют. А кому делать нечего – кричат, кричат слитно. Разберёшь иногда:
– Не хотим чечевицы!
Что-нибудь надо кричать. Это стали чечевицей вместо гречки кормить.
Пока докатили до Знаменской – а оттуда новая музыка! – да играют эту запрещённую какую-то. Кто такие?
Да наши ж, волынцы! Наши ж, волынцы, те роты, другие! Раскачали-таки их.
И рявкнул Круглов, только рядом слышали:
– Ну, ребята, теперь пошла работа!
78
Был бы Владимир Станкевич приват-доцентом уголовного права и публицистом лево-лево-либерального направления, если б не война. Его всегда порывало в общественное кипенье. После разгона 1-й Думы он собрал митинг – и получил те же три месяца в Крестах, как и все выборжане. А при 3-й Думе безвозмездно служил секретарём трудовой фракции, этих сереньких растерявшихся депутатов. А начиная с 4-й тем более сдружился с Керенским. И вместе с Гиммером перед войной выпускал журнальчик. Ведущая идея Станкевича была: зачем раздоры и недоверие между либералами, радикалами и социалистами? Довольно нам объединиться – и будущее России наше! И он хотел бы сделать из себя соединяющий мост. Как всегда нам кажется, именно наше направление и есть самое верное.
Но грянула война – и Станкевич вдруг не узнал сам себя. Вопреки своему воспитанию, направлению и окружению, он не отшатнулся от этой войны как чужой, царской, империалистической – но увидел её как мировую катастрофу, в которой поставлен вопрос существования России, и мирные народы должны устоять против всеподготовленной Германии. Но победа России укрепит реакцию – возражали ему приятели. Пусть она укрепит того, кто больше поработает для спасения родины, – отвечал он. Зато поражение – будет смертью России. Да не обязательно победа, пусть война закончится вничью – и это надолго отучит всех от повторения. Но даже ради такого исхода «сочувствовать» войне мало – надо самому воевать.
И покинул он своё приват-доцентство и, высмеиваемый Керенским, пошёл, наряду с юнцами, добровольцем в Павловское училище, и покорно учился ходить в строю, что никак ему не давалось, и терпеливо складывал на ночь обмундирование на табуретке ровно во столько вершков ширины, длины и высоты, как полагалось. А по окончании училища отказался от канцелярско-судебной должности, как его назначали тут же, в Петербурге, хлопотал, перепросился на сапёрную работу (ещё ничего не зная в сапёрном деле), на фронт, – и за два года стал таким деловым и практическим военным инженером, что опыт полевой фортификации в нём уже избывал, он стал читать лекции в офицерских школах, составил книжку о пулемётных закрытиях и доклад об инженерной активности обороны, пошедший в Ставку и разосланный в штабы фронтов. (Его идея была: позиция фронта не должна быть ни минуту неподвижной, но неустанно давить на фронт противника). Старые сапёрные начальники негодовали на его беспокойный характер, друзья дразнили «приват-доцентом полевой фортификации и геометрии» – и он любил, когда так дразнили, гордясь своим новым инженерным больше прежнего юридического.
183 
