очень нудно 
292 
И, собственно, ничего увлекательнее вот таких задач Ободовский не знал. Однако азарт его теснился той же Военной комиссией – ждали его и там, а вот Гучков уезжал – и членам Военной комиссии, по очереди, и Ободовскому тоже, доставалось вести приём фронтовых делегаций, желавших выразить военному министру патриотические заверения и получить объяснения о положении в Петрограде (как будто сторонний человек мог бы эту дичь понять!).
А ещё же Ободовского ждали на заседаниях Поливановской комиссии по демократизации армии. Хотя по более понятной ему заводской обстановке Ободовский начинал уже бояться размаха этих демократических начал, но из-за хаотических крайностей не могло же возникнуть принципиальное сомнение в самих началах, – иначе зачем же и революцию производили. Если, как предсказано,
- Вынесет всё! – и широкую, ясную
- Грудью дорогу проложит себе, -
то эта широкая ясная дорога только и могла быть дорогой широчайшей демократии – и только она могла насытить аппетит века и удержать Россию от перехода в бесцветный социализм. Удержать на грани перелома, на грани срыва – всегда трудно, но в этом искусство и задача. Так и в армии. Дисциплина не могла остаться в прежнем виде, но получить гибкость, раздвинуться, – однако ведомая патриотическим чувством и широким умом. И в этом смысле даже те генералы, которых Гучков подобрал в поливановскую комиссию, оказались косными, они лишь тужились казаться демократами, но не успевали за быстрым дыханием реформы. И Ободовский придумал сколотить внутри поливановской комиссии отдельно как бы «демократическую группу»: толковым и смелым собираться ещё отдельно и готовить общую линию напора. Но и такой бывал изворот у этих генералов и честолюбивых полковников, что только бы услужить новому режиму, хоть и развали армию, – и он, гражданский человек, должен был остерегать их!
А тут с другой стороны, из солдатской секции Совета, опубликовали «Декларацию прав солдата» – так Ободовский совсем за голову взялся: что ж остаётся от офицерства в армии! И это – прошло совсем вне поливановской комиссии и военного министерства!
Особое Совещание по металлу Ободовский собирал в Таврическом. Но упирался в десятки вопросов, которых нельзя решить без правительства, – и приходилось ехать в Мариинский дворец.
Сегодня он встретил там на белостенной лестнице с белыми бюстами античных героев – быстро спускавшегося Керенского, издали заметного по австрийской куртке в осиную талию, короткому бобрику и нетерпеливой походке.
Пожалуй, вот этой быстротой, гонкой торопливостью поспеть во сто мест, Керенский нравился.
Ободовского тот знал в лицо, уже намелькались за дни революции, и сейчас, полусбегая с лестницы мальчишески-лёгким шагом, узнал – кивнул – пролетел ещё шага два – но тут же позвал, не помня имени-отчества:
– Господин Ободовский! Одну минутку!
Пётр Акимович не так же быстро шёл вверх, как тот вниз, ещё поблизости обернулся – а Керенский взлетел на эти ступеньки назад – и на этот раз уже тянул, жал руку, не совсем и без силы была его рука.
Двое, вроде адъютантов, бежали позади Керенского, – теперь они тактично отошли на другую сторону лестницы.
Хотя Керенский шёл, очевидно, после заседания правительства и после уже многих часов работы в разных местах, – но вид у него был совсем свежий, даже весёлый:
– Господин Ободовский! – он легко поднял палец, как бы, однако, призывая ко вниманию. – У меня есть одно… у меня к вам один…
Нет, поблизости лицо было у него несвежее, но очень решительный вид. При улыбке обнажался верхний ряд зубов, а веки полуопущенные.
– Такой вопрос, – негромко, но ласково, но и властно говорил он. – Я бы хотел немного познакомиться… вникнуть… в военные проблемы. М-м-м, – снял серьёзность, искупил руладой, – в порядке самообразования. – И уже доверчиво, одобрительно, наградительно: – Не могли бы вы ко мне привезти, вечерком, побеседовать, несколько умных полковников из Военной комиссии?
Сощурился ещё уже.
Странно. И лично Петру Акимовичу это было совсем ни к чему. И почему опять именно он, гражданский инженер, должен был собирать полковников Генерального штаба? Но с другой стороны, устроить подобное ему было совсем легко. А с третьей – не умел он вот так в глаза сказать дружелюбному человеку: а не пошли бы вы прочь?
– Ко мне, в министерство юстиции, вечерком, попозже, – уточнял Керенский как уже о решённом.
292 
