366 
А ещё ж много было вопросов на сегодняшней повестке.
Пока ничего не решили.
Затем Богданов доложил о своей лёгкой быстрой победе над Временным правительством: достаточно было ему представить министрам решение пленума Совета против присяги – и правительство сразу признало свою ошибку и обещало тотчас прекратить присягу в войсках – и до самого Учредительного Собрания никого к присяге не приводить.
На Исполкоме сложилось лёгкое весёлое настроение.
– Требуйте с них пятнадцать миллионов! – кричали Стеклову.
Но Стеклов, всё на ногах, не садясь, серьёзно предложил: потребовать от Временного правительства издать декрет, что не подлежит исполнению никакой приказ воинского начальника, направленный против свободы народа или хотя бы имеющий какой-либо политический оттенок.
– Дальновидно! – шумно одобрили. Стеклов протягивал реальную хватку вглубь армии. Постановили, записывали.
Вместо того чтобы солдаты были связаны присягой перед правительством – пусть правительство будет связано перед ИК. Неплохо!
623
В Союзе Инженеров выбрали Дмитриева, вместе с ещё двумя, депутацией к властям: о том, что работать на заводах стало совершенно невозможно. В эти недели инженеры попали так же, как офицеры в первые дни революции, – только не было у них револьверов и шашек, которые бы отбирать, а такая же вдруг подсечная немочь лишила их всего обычного образа поведения и права: они не могли расставлять рабочих, направлять, указывать, а каждый раз в виде ласковой просьбы: исполнят рабочие – хорошо, а не исполнят – ничего не поделаешь.
Пока в Петрограде ещё только готовились хоронить жертвы революции – а на петроградских заводах вот убили двух инженеров (и с десяток избили), – и чьи это будут теперь жертвы? Немало инженеров от угроз расплаты должны были скрыться и с заводов и даже со своих квартир при заводах, так что только доверенные знают их места.
А был в их депутации и революционный идеалист Подагель с Воздухоплавательного. Он всегда гордился, что участвовал в инженерной забастовке 1905 года в поддержку бастовавших рабочих, и теперь приободрял коллег, что не надо вдаваться в панику, но лишь смягчить анархические события, а по стержню – мы этому самому и служили, оно – совершилось, и надо видеть, как оно устанавливается в светлую сторону.
На Обуховском сохранялся ещё сравнительный порядок.
Их выбрали – идти к властям, но: кто же были власти? Очевидно, заводами должно заниматься министерство промышленности и торговли. Но ещё очевиднее, что оно против рабочих волнений не решится действовать ни на вершок. Пошли советоваться к своему же брату Ободовскому, нашли его в военном министерстве, через коридоры, где щёлкали шпоры, скрипели сапоги. Вышел Ободовский с ними в проходную комнату. Нервное лицо Петра Акимыча было опалено деятельностью, очевидно и бессонницей, прямые короткие волосы, из светлых всё явнее седые, дыбко колебались.
Они все были не на месте: заводские работники, вот, почему-то сидели в военном министерстве, а между тем заводское дело прогрохатывало к обрыву, как сорванная с троса вагонетка.
И Ободовский только и мог им подтвердить:
– Господа! Между нами, Временное правительство мало на что влияет и меньше всего на рабочие дела. Тут всё решает Исполнительный Комитет Совета. А там отделом труда заведует Гвоздев, вы, Михал Дмитрич, его знаете, – он разумный человек.
То есть искать управы на рабочих инженеры должны были у самих же рабочих?… Новая свобода жала и потягивала, как неловкое платье.
Дмитриев позвонил Гвоздеву. Тот сразу обещал, что поставит их сообщение прямо на заседание Исполнительного Комитета. Но повестка дня перегруженная, когда удастся?
Пришлось звонить снова и снова. Не удалось ни в тот день, ни на следующий, и только сегодня обещали.
Переполненный Таврический дворец никак не ощутил входа троих инженеров. В большом зале стояло множество солдат, кричали временами «ура» и гремела марсельеза. Гвоздева нашли в маленькой комнате бокового крыла, где на стене от прошлого ещё не снят портрет чина в звездах, а бархатом обитые кресла перемежались с табуретками.
С осени не появилось в Гвоздеве никакой важности, а перед визитёрами он держался даже заботливо-суетливо. Прегустые соломенные волосы его, недлинно стриженные, колыхались на голове и были в перепуте, как пшеница в ветер.
366 
