Последние отзывы

  119  

Джон бросает через плечо новые комплименты только затем, чтобы посмаковать радость, которую они рождают в Ники, радость, которая так обаятельна, что Джон подумывает, уж не трюк ли это, который она исполняет по необходимости.

— Если тебе правда понравилось, у меня в студии есть еще. Какого, мы решили, ты роста? Пять и десять? Десять с половиной?

Чарлз целый день набрасывал и переписывал свои заметки к совещанию инвесторов и бизнес-планы «Хорват Холдинга». Он закрылся в кабинете и велел Жуже не мешать. Около пяти он пробрел мимо кабинета предсказуемо сонного вице и позволил пригласить себя внутрь для бессмысленного разговора.

— Чарли, у меня через восемнадцать минут начинается пятидневный уикэнд. Выпадаю из обоймы до вторника. В Вену. Венские малютки. Единственный плюс работы в этом болоте.

— Ну, и еще зарплата.

— И внимание прессы, — подытожил босс.

Игривое солнце, прыгая из облака в облако, мгновениями освещает медные детали и стеклянный колпак драгоценного антиквариата вице — биржевого телеграфа 1928 года.

— Да, я вот вспомнил — хотел кое-что у вас спросить, — спохватывается Чарлз, уже повернувшись к выходу. Чем небрежнее сейчас прозвучит его вопрос, тем круглее и надежнее будет прикрыта его задница потом, если что-то пойдет наперекосяк. — Тот проект с издательством, помните? Парень из Австрии? Раз мы его не захотели, я подумал, я бы порекомендовал ему другие варианты финансирования, может, представил бы кое-кому. Мне этот парень как-то понравился, и я хочу ему помочь, понимаете? Не возражаете?

— Делай что хочешь, — отвечает босс, на шестнадцать минут раньше намеченного поднимаясь собрать какие-нибудь случайные деловые бумаги и папки, которым выпадет прокатиться на пять дней в Вену и приехать обратно нетронутыми. — Хочешь со мной в город В, Большой Чак? Привезем фройляйн нейлоновые чулочки…

В длинной неразгороженной прямоугольной комнате с полдюжины незаконченных холстов на мольбертах дозревают, укрытые тряпками, другие застенчиво прижались лбами к стене — наказанные, устыженные, обязанные обдумать свои ошибки в композиции или цвете. Ники разворачивает парочку, чтобы Джон рассмотрел, и купается в его озадаченных хвалах. Открывает еще одну папку с фотографиями. Показывает лабораторию за занавесками и сохнущие, как белье на веревке, свежепроявленные снимки. Ники почти не разговаривает, только сообщает названия. «Библейские экстраполяции», — говорит она перед тремя небольшими живописными досками, выложенными в ряд на древней слоящейся столешнице в пятнышках краски. Ники идет параллельно Джону с другой стороны стола и смотрит, как меняется его лицо от серии к серии, как в этом лице отражается и преломляется для авторской переоценки ее работа.

«Иоанн, глава 19, стих 38 1/2». Гора Голгофа под луной, жуткая кьяроскуро, серебрящиеся холмы запачканной грехом земли усыпаны распятиями. К ближайшему распятию, пустому, приставлена лестница; Иосиф Аримафейский и Никодим, освещенные слабым сиянием из ниоткуда, снимают тело Иисуса. Иосиф, помогая себе задранным коленом, пытается ухватить и удержать в руках один конец обернутого в холст трупа. Вторая половина тела уже тяжко шлепнулась в грязь, и Никодим с вытянутыми руками, захваченный в тот самый миг, когда уронил свою ношу наземь, дергает плечами, таращит глаза и ежится от стыда. Иосиф оглядывается через плечо, почти прямо на зрителя — посмотреть, не заметил ли скандального происшествия какой-нибудь будущий евангелист.

«Бытие, глава 2, стих 25 1/2». Адам, с выпуклой, мощной, как у маньеристов, мускулатурой, стоит, обняв дерево. Ногтями скребет, обдирая, кору, руки сплетены, вены и сухожилья набухли, скульптурные ноги широко расставлены. Длинные темные волосы разбросаны по плечам; глаза закатились, рот широко открыт; нитка слюны соединяет губы. Ева стоит позади Адама, ее руки встречаются где-то в точке, заслоненной его бедром, обращенным к зрителю. Евина голова склонена набок, хитрая улыбка различима на лице. Целиком высунутым наружу языком она ведет по узелкам Адамова позвоночника.

«Евангелие от Матфея, глава 12, стих 50 1/2». В стороне, слева, вопящая подобострастная толпа и поднятые ею клубы пыли теснятся вокруг Иисуса, который возвышается над ней, на голову выше самого рослого из последователей. Они уходят, покидая выбеленную солнцем и оставленную Спасителем площадь, на которой никого, только его мать, брошенная на жаре (заметной по струению воздуха вдалеке). Мария стоит неловко, кажется, это последний миг — больше она не выдержит. Рядом никого. Сын удаляется, на ходу возлагая ладонь на макушку одному из последователей; он смотрит прямо вперед, в противоположную от слабеющей матери сторону. Он знает, что она там, брошена.

  119