Но именно по явной ненужности этого возврата, по быстроте растерянного падения бывшего императора, – хотя не было приказа ехать встречать, и никто не обязан был ехать встречать отрекшегося Государя, отставленного Верховного, и не в обычае было ездить его встречать, – но изо всех отделов многие пошли, и скромные чины. Кто бы мог проявить теперь такую низость – не встретить?
___________________
Пришло человек полтораста.
Было 12 градусов, и резкий холодный ветер задувал мелким снегом, на перроне не устоять, а поезд опаздывал. До подхода ждали в павильоне. Когда вышел с последнего полустанка – переходили на «военную» платформу, освещённую фонарями, – и выстраивались длинной-длинной шеренгой по одному, по старшинству чинов. Едва уместились на платформе.
Отдельно стояла кучка штатских, с губернатором.
Вот показался в темноте вдали треугольник огней паровоза. Ближе, крупней, – с отдуванием, открытой работой штоков и медленными доворотами крупных красных колёс.
В качающемся свете, в покачке столбяных фонарей – десять тёмно-синих вагонов с царскими вензелями, сметенные снегом, слепленные ледяными сосульками с крыш, с наледью на окнах.
Поезд погребально замедлялся. Остановился.
Все генералы и офицеры стояли «смирно».
С шумом вырвался тормозной пар, заклубился в межвагоньях.
Из одного вагона выскочили два рослых кубанца, выставили к двери сходни под красным ковриком и замерли по сторонам.
И замер перрон в тишине.
Ждали выхода Государя. Но он не выходил.
И тогда ссутуленный Алексеев пошёл в вагон.
И не было их минут пять. Дул резкий ветер. Стояли, но уже не «смирно», пригревая уши.
Какие-то главные слова там говорились в вагоне, сейчас.
Потом в двери вагона показался Государь – в форме кубанских пластунов, в бараньей папахе. Сошёл на платформу. Чуть улыбнувшись, отдал общую честь всему строю и поклонился, всем сразу.
За ним выходили – Алексеев; высокий пригбенный среброусый Фредерикс; и Воейков, вздорно вздёрнутый.
Никак не подтягиваясь, не строя себя для момента, Государь перешёл своей обычной невыступающей походкой. Как ни в чём не бывало.
Всегда неловкому, ему, вероятно, было вдесятеро неловче сегодня: перед своими подчинёнными офицерами явиться никем, ничем.
Да ведь наверно и не ожидал, что так полно выйдут его встречать теперь.
Государь пожал руку первому генералу в строю. (Лукомский остался в штабе.)
Дальше в шеренге стали снимать перчатки.
Государь медленно переходил вдоль фронта офицеров, здороваясь.
Иногда говоря незначащую извинительную фразу, чтобы заполнить жуткую тишину.
Иногда просто задерживаясь на секунду, глаза в глаза.
Раза два как-то странно резко вскинул голову.
Близко был фонарь, и Свечин, стоя во втором десятке, разглядел, что Государь этим движением сбрасывает слезы, чтобы ветер сорвал их и не надо было бы вытирать рукой.
Свечин не раз видел Государя близко и при полном свете, и бывал, в очередь, на высочайших обедах, и там тоже был подобный обход шеренги, и Государь жал руку, и стоял лицо к лицу, – но то всё бывало холодно, формально незначительно.
А сейчас при слабом свете фонаря он увидел похудевшее, постаревшее, с подвешенными глазными мешками жёлто-серое, даже землистое лицо отречённого императора – и сочувственно-твёрдо вник ему навстречу глазами, и с силой и полнотой пожал руку, запоздало добавляя ему мужества.
404
Опять Родзянко! Требовал генерала Алексеева срочно!
– У аппарата генерал-лейтенант Лукомский. Если Председатель Государственной Думы может передать мне, то я могу принять.
Сразу нагрузил:
– Положение тяжкое.
О, что ещё случилось, ради Бога?!
Нет:
– Когда вернётся генерал Алексеев и подойдёт к аппарату?
– Генерал Алексеев встречает Его Величество. Я затрудняюсь сказать, когда вернётся. Но я в курсе всех вопросов и могу ответить.
Ну что ж, Родзянко и покладист, готов говорить. Да оказывается, и дела не только не тяжкие, но даже очень благоприятные – или что повернулось за последнюю минуту?
– Могу вам сообщить, что сегодняшний день проходит спокойнее. По-видимому, всё приходит более или менее в порядок.
… Вчера пришлось войти в соглашение с левыми партиями. Ценою нескольких, так сказать, общих положений заручиться их обещанием прекратить беспорядок. А то – уже начиналась форменная анархия, значительно более неудержимая, чем в 1905 году…