Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
364 
И Половцов в задумчивости избрал рассеянный образ действий. В своём бешмете в талию прошёлся по дворцу раз, прошёлся два, узнавал новости. С согнутой спиной и озабоченно-наклонно носился знаменитый Бурцев, как бы и на ходу продолжая слежку: в какую-то комнату сгрузили ему документы Охранного отделения – и он вёл своё любимое следствие. Встретил Половцов комичного Перетца, полковника от журнализма, с большою важностью и с упоением перенявшего комендантство во дворце, и охотно прислушался к его болтовне.
Вчера ночью пытался кончить с собой адмирал Карцев, отправили в больницу умалишённых. Ещё сошёл с ума какой-то юный морской офицер, совсем и не арестованный, звал папу и маму и просил скорей его убить. Но от группы арестованных чинов Перетц получил подписанное заявление, что они чрезвычайно хорошо содержатся, а ведь сами они раньше как издевались над арестантами!…
Стали привозить арестованных и из провинциальных городов – «для зависящих распоряжений», – а что с ними делать? Часть комнат при хорах пришлось очистить от арестованных, чтобы мог Совет заседать в Большом зале. Часть арестованных перетолкали в гимназию.
Каких только контрастов не было: то привели арестованными трёх курсисток и двух студентов, чьи фамилии как осведомителей нашли в списках Охранки. То звонил милиционер из города: что офицер не подчинился его задержанию, вошёл в дом и заперся в своей квартире. То в Екатерининском какой-то простой солдат требовал ограничения прав евреев.
– Я попросил его прекратить такие безобразные речи во Дворце Равноправия!
Перетц без шутки говорил «священная Цитадель Революции» и преклонялся перед собственной службой здесь. Восхищался самоотверженными тружениками, которые повсюду помогали. Никто никого не спрашивает, кто и откуда пришёл, пришли – значит хотят помогать. (С одной из помогавших курсисток, кажется, он стал в отношениях и более близких.) Но некоторые энтузиасты жестоко разочаровали полковника Перетца. Ещё до него развернул столы «на помощь политзаключённым» какой-то Чаадаев, собрал тысячи рублей, потом исчез. А другой помогал полковнику по интендантству, получил ордер на 2 400 пар сапог с интендантского склада и с ними скрылся. Потом стало известно, что он – уголовный преступник, освобождённый из Крестов.
А Перетцу всё было некогда сосредоточиться: он вчера и позавчера непрерывно подписывал удостоверения офицерам на право проживания в Петрограде и на право ношения оружия, только с сегодняшнего дня окончательно это сбыл в градоначальство и в Дом Армии, – и мог сам заняться разоблачением недобросовестных помощников.
Горше всех разочаровал Перетца ближайший его помощник доктор Оверок. Окончил заграничный университет. Явился в Думу в первый же день, носился при аресте сановников, наблюдал за строгостью их содержания, – и вдруг был опознан каким-то подпрапорщиком, а затем всё далее уличён- как беглый ротный фельдшер Аверкиев, сын петербургского швейцара, разыскиваемый многими следователями, грабил в Петербурге, на Кавказе, Одессе («граф д'Оверк»), судился в Харбине за мародёрство, арестован во Владивостоке, привезен в столицу на следствие – а тут освобождён революционным народом! И в самые дни революции в квартирных обысках успел награбить на 35 тысяч.
Всё – забавные вещи, Половцов очень потешился рассказами, вот как революция играет с людьми!
Однако – как же устраиваться самому?
Тем временем дворец понемногу разгружался: увозили куда-то оружие и продовольствие, излишнее по сравнению с тем, что нужно для пропитания дворцовых обитателей, кожи и ящики. Снова стали работать почта и телеграф. Для посетителей завели справочное бюро.
Опять вернулся Половцов в низкие душные комнаты Военной комиссии. Там обсуждали, что делать с «приказом №1» Совета депутатов – как его выворачивать, истолковывать, применять? Совет поручил Военной комиссии разработать и применить. А для того, каламбурили, по-настоящему его надо сперва – отменить.
Но что-то не видно было Ободовского, а Половцов искал именно его, через рассеянье думая напряжённо о своём и понимая, что уходят часы неповторимые. Где-то его видели во дворце. Опять пошёл по всему дворцу, искать. Постоял-послушал через открытую дверь Большого зала солдатский митинг. В клубах махорки плавал знаменитый думский зал, а солдаты, с кресел, с хор, из проходов подвывали оратору, кричавшему, что приказа №1 – мало! что выбирать комитеты – это мало, а всех командиров надоть выбирать, вплоть до командующего народной армией! И такой шум поднялся, что советский председатель перекричать не мог и кулаком махнул на перерыв.
364 
