446 
Тут же редактор газеты держал речь к войскам – и избрали нового начальника гарнизона.
Тем временем толпа освободила тюрьму – больше 500 арестантов, много каторжных. Извозчики бесплатно повезли их по городу, в их халатах и войлочных шапочках, они трясли разбитыми кандалами и кричали народу.
По вечерам Пенза стала рано гасить свет и запираться от грабежей. Город затопили пьяные солдаты без поясов.
* * *
В Екатеринбурге неизвестные штатские и солдаты стали самовольно стягиваться в городскую думу на митинг, оттесняя гласных: «Если вы с нами не согласны – то на поддержку демократии придёт 126-й полк!»
Следующий митинг – в театре. Мало штатских, почти нет женщин, а зал переполнен солдатнёй так грозно, что вот произойдёт катастрофа. Актёр, стоя на барьере бенуара, называет громко: «Губернатора… архиерея… полковых командиров… жандармов…», – а пьяный прапорщик со сцены взмахивает шашкой после каждого: «Арестовать!… Арестовать!…» – и зал ликует. Актёр кричит: «Занять телеграф! телефон! вокзал!»
Тем временем в маленькой комнате театрального буфета железнодорожник Толстоух открывает тайное заседание революционно-демократической головки: «Каждый, кто сейчас не согласится, будет убит на месте. Немедленно рассылаем наряды арестовывать власть имущих и полковых командиров.»
Присутствуют и несколько радикальных членов городской думы. Вырвавшись с того заседания, обсуждают между собой: предупредить ли полковых командиров? Пожалуй нет: это будет истолковано как донос.
* * *
В Ишиме начальник гарнизона Карпов объявил солдатам: «Кто произнесёт имя Родзянко – расстреляю!» Потом – застрелился сам. Жандармский ротмистр сначала называл Временное правительство самозванцами, но ему запретили так говорить.
* * *
Иркутск. При первых известиях о перевороте в Петербурге иркутская администрация замерла, не подавала признаков жизни. Взоры населения обратились к политическим ссыльным как своим теперь вожакам: все увидели в них власть, и состоятельные круги, известные промышленники и адвокаты не пытались её перехватить, но на их лицах было к революционерам почтительное выражение. Гарнизон в 40 тыс. человек не сопротивлялся подчиниться возникшим революционным органам. От имени ссыльных Ираклий Церетели и Абрам Гоц сами отправились во главе отряда для ареста, чтобы смягчить его. Генерал-губернатор Пильц, сгорбленный старик, встретил их испуганными поклонами. Ему объявили, что он, арестованный, будет содержаться в этом же доме, и он рассыпался в благодарностях, что всегда был уверен в «благородстве идейных людей».
* * *
В Ачинске три дня чествовали Брешко-Брешковскую, освобождённую из минусинской ссылки. По пути её на вокзал войска потоком брали на караул, а перед коляской валил народ с хоругвями.
* * *
В городке Зея, за Амуром, вскоре после царского отречения местные интеллигенты созвали большое собрание жителей, всё больше простой народ, золотоискатели. Предложили выбрать комитет, назвали Абрамова, коренного сибиряка, удачного золотоискателя, одного из пионеров края. Он поднялся в богатырский рост:
– Я могу служить царю, но как его нет – отказываюсь от всякой общественной работы.
Слова его покрыли «ура» и аплодисменты.
Царские портреты остались висеть почти во всех домах.
* * *
Кадеты Хабаровского корпуса встретили революцию с негодованием. Вынужденные убрать портреты Государя из ротных зал, перенесли их в классы. Изображения Государя стали клеить на внутренние крышки парт, а на портупеи – двуглавых орлов и императорские короны. Когда комиссар Временного правительства назначил парад гарнизона – на площадь, разукрашенную красным, кадетский корпус вышел под трёхцветным флагом и без единого красного банта.
* * *
В Алексеевском кадетском корпусе в Ташкенте кадеты открыто плакали, когда были прочтены отречения и портрет Государя убрали из рекреационного зала.
* * *
В Самарканде ликование гимназистов было так обязательным, что даже сын прокурора просил дома сделать ему красный бант. Сын местного адвоката всю войну продержался тыловым офицером и тогда льстил прокурору – теперь кастит его при публике, а прокурор виновато улыбается под сотнями глаз. Среди демонстрации едет колесница, убранная кумачом, и стоящие в ней раскланиваются. Ходить с красными бантами заставили всех бывших правителей, они жмутся и угодливо улыбаются каждому встречному солдату. Уже весна в разгаре, но их сады лишили полива, и те сохнут.
446 
