145 
Невидимка-гитарист заиграл перед домом. Нейлон струн звучал тихо, с мягкой шепелявостью. Крылось в мелодии, на самом донышке, тайное возбуждение, словно музыка предчувствовала встречу с давно ожидаемым другом. Аккорды сменялись пассажами, иногда гитарист с еле слышным взвизгом скользил по струнам пальцами; казалось, он намеренно пренебрегает канонами – не из лихачества, а по причине задумчивости и полного отсутствия слушателей, готовых разразиться аплодисментами или свистом.
Со спины гитариста поддерживал синтезатор: шум ветра в листве, стук капель по крыше, аранжированные таким образом, что ухо воспринимало их единым целым с гитарой. Чуть позже вступил голос, мужской баритон:
- – Романтический флер – как вуаль на стареющей даме.
- Там морщины, и тени, и горькие складки у рта,
- Что копилось годами, и в ночь уходило следами
- Этой жизни, которая, в сущности, вся прожита
- Без остатка. Остаток – тщета.
Певец скорее рассказывал, чем пел. Едва намечая ноты, он делился опытом, для иных – примитивным, не имеющим художественной ценности, для кого-то – откровением, для прочих – ерундой, пустым сотрясением воздуха.
- – Я люблю тебя, жизнь, как ты есть – без нелепой вуали,
- С дорогой мне морщинкой, с усталым, измученным ртом.
- Мы с тобою вставали, спешили, неслись, уставали,
- И давно не нуждаемся в том, что случится потом.
- Клен простился с опавшим листом.
Когда он замолчал, гитара еще с минуту уходила вдаль, в темное беззвучие, оставляя за собой искрящиеся следы. Последней стихла капель, и ветер в кронах.
– Кто автор? – спросил Добряк Гишер, мусоля самокрутку.
– Слова Вениамина Золотого, – ответил режиссер. – Музыка Ильи Самохвала. Он же аккомпанирует на гитаре. Как полагаете, сойдет?
Маэстро Карл взял стакан, но пить не стал.
– Кто его знает… Мелодия приятная. Насчет песни – душевно, с налетом сантиментов. Только как это переврут ваши арт-трансеры… Романсы устарели, сударь. Сейчас в моде хопарики. Я бы заметил… Погодите! Что это?
– Где? – не понял Монтелье. – Песня закончилась…
Он не до конца понял, к чему относятся слова лысого. Читать же мысли хозяина, чтобы безошибочно вникнуть в суть, как не раз было сказано, для Монтелье равнялось взлому чужого жилища. Без веской причины он на это не решался.
– Вон там! – палец ткнул в дальний конец лужайки. – Ближе к озеру…
Наверное, такие облака бродят по океану космоса, никогда не спускаясь на грешные островки планет. Лакированная тьма, отливая глянцем, насквозь пронизанная канителью из серебра, тихо снизошла с небес на траву. На полпути она распалась, словно размножаясь делением, образовав два облачка поменьше. Глянец стал матовым мерцанием, канитель угасла. Нижний край еще только касался земли, медля лечь на стебли всей своей невесомостью, а в глубине черных орхидей уже начали формироваться смутные фигуры.
Миг, и тьма расточилась.
– Дядя Карл! Дядя Гишер!
– А где тетя Фелиция?
– Мы есть хотим!
– Мы голодные!
Близнецы-гематры сильно изменились за последние два года. Давид обогнал сестру на полголовы, вытянувшись молодым деревцем. На верхней губе парня вился рыжий пушок, обещая со временем превратиться в шикарные усы. Джессика мягкой грацией походила на мать. Серьезная, обстоятельная, сейчас она лучилась от радости, не смущаясь присутствием незнакомого человека.
– Ах вы, мои птенчики! – растрогалась Фелиция, спеша от погреба с двумя тюбиками соуса и банкой домашней консервации. – Спешу, бегу, кормлю…
Она обожала Шармалей-младших, как родных. А уж если милые крошки проголодались, то это и вовсе нежданный подарок судьбы: обласкать, накормить до отвала – и возрадоваться, глядя на округлившиеся животики. Растут маленькие, требуют полноценного питания, и не какой-то синтетики с витаминами, а своего, честно взлелеянного на грядках, сбрызнутого трудовым потом…
Что они понимают в еде, эти миллиардеры?
Ничего, и даже меньше.
Пока женщина обнималась с близнецами, к дому от места приземления двух коллантов, как с легкой руки профессора Штильнера стали именовать коллективных антисов, гурьбой шли остальные. Степашка, верней, если честь по чести, Степан Оселков, невропаст-консультант антического центра «Грядущее», Бижан с трубой в футляре, Заль с гитарой в чехле, Фионина Вамбугу, красивая до умопомрачения; не к ночи вышеупомянутый профессор Штильнер – сбив на затылок шляпу, он с увлечением излагал в пространство аксиомы новой, зубодробительной теории; двое помпилианцев-коммутантов, без участия которых колланты не связывались в единое целое – пилот-навигатор с «Герсилии» и легат Тумидус, традиционно злой, как чёрт…
145 
