очень нудно 
87 
В его отсутствие «Шеолом» заведовал ЦЭМ – центральный электронный мозг.
Схема бытия в тюрьме предусматривалась такой, что проще некуда. Из «транзиток», где заключенный проходил полный медосмотр, сам того не зная, узника переводили в стандартные «тет-а-тетки», камеры на двоих. Ничего лишнего: «спальня» с койками и столиком, намертво вмонтированным в стену, гигиеническая капсула-универсал – и «тренажерка», микро-каморка с оборудованием, «осуществляющим соблюдение правил, касающихся физкультуры и спорта».
Читайте «Свод принципов защиты лиц, подвергающихся задержанию или заключению», статья 141, параграф 78 – там все сказано.
Еда в «тет-а-тетку» подавалась напрямую из кулинар-блока. Встроенный головизор, имея в наличии обширную фильмотеку, позволял удовлетворять эстетические и интеллектуальные потребности. Пока действовал «режим № 1», заключенные декадами могли не покидать камер, дожидаясь решения своей участи.
– Да они же перегрызут друг друга! – вскрикнет нервный обыватель, и будет не прав. Обыватели вообще редко бывают правы, даже когда речь заходит о способах лечения геморроя и уклонении от налогов.
Проблема насилия – вечная беда мест заключения – решалась даже не ЦЭМом, а периферийной дубль-системой, осуществлявшей непрерывный контроль за узниками. Если в камере совершались действия, оцениваемые бдительными «следаками» как нарушение прав одного сокамерника другим, система без промедления востанавливала статус-кво. Звуковой сигнал: «Прекратить противоправные действия!» В случае отказа подчиниться – предупредительный электроразряд. Шокеры, размещенные в самых неожиданных местах, били без промаха.
Если и это не помогало, включался парализатор.
Когда уровень насилия с самого начала «зашкаливал», звуковой сигнал и разряд опускались – парализатор включался первым. На вызов неслась кибер-тележка, беспомощный агрессор подхватывался манипуляторами – и приходил в себя уже в карцере. По отбытию карцерного срока драчунов содержали в одиночках «для лиц, склонных к насилию»: без «тренажерки», с фильмотекой, содержащей исключительно «произведения искусства, воспитывающие гуманизм и взаимоуважение личностей».
Для больных имелся лазарет – также полностью автоматизированный.
«Режим № 2» предусматривал выход заключенных из камер. Общая столовая, три спортивных зала, прогулки в трех оранжереях (строго по расписанию). Этот режим предусматривал как наличие на «Шеоле» людей-охранников, так и их отсутствие. ЦЭМ и дубль-система управлялись с заключенными, получившими ряд дополнительных свобод, не хуже, чем пастушьи субмарины – с сельдевыми косяками. Раз-два, подъем, зайти-выйти, занять места, прогулка окончена, вернуться в камеры, отбой…
– У каждого свой страх, – бормотал дедушка Мыжи Тюмен. Это, конечно, если старик еще грелся на солнышке, а не бродил смутной тенью в пропасти Ап-Салбанык. – Но и счастье у каждого свое. Положи счастье на ладони, поднеси нам – то-то мы удивимся…
Толстый Ува был счастлив в «Шеоле».
Он не мог оценить злую иронию шутника из ДИНа, давшего пересыльной тюрьме такое название. «Дом вечного покоя», «Царство мертвых», «Великая могила» – исследователи взахлеб спорили о верном толковании слова. Ува ничего не знал об их спорах. Скажи ему кто-нибудь, что в мистический Шеол нисходят, спускаются, а в пенитенциарный «Шеол» – возносятся, так он и юмора бы не понял. Что тут смешного?
Покой, он и есть покой.
Счастье.
Ночами Ува молился доброй богине Афсынах о пожизненном заключении в здешнем раю. Тюремный шаман, иначе – священник, «человек котла», как Ува тайком звал всех, проповедовавших загадочные «высшие ценности», подарил ему образок с красивой женщиной. Вне сомнений, художник изобразил Афсынах: печаль в глазах, слезинка на щеке, сияние вокруг головы… Уванникян Кимчичан, заключенный номер 62, кланялся богине и просил о милости.
– Замолчи, – ругался сосед по камере. – Дай поспать!
Тогда Ува просил шепотом.
Позже он уверился: в том, что произошло с «Шеолом», виноват он и только он – Толстый Ува, грязный дикарь, достучавшийся до милосердного божества.
Все началось с головной боли. В виски словно забили по раскаленному гвоздю. Сосед лежал на койке, зарывшись лицом в подушку, и хрипло стонал. Ува кормил его с ложечки, насильно: без еды можно умереть, это знает каждый. Действовал «режим № 1»: живой начальник тюрьмы отсутствовал, охрана – тоже. Очутиться в одной камере с покойником, умершим от голода, Уве не улыбалось.
87 
