Последние отзывы

  70  

Карцеры были ряд темных чуланов, запиравшихся снаружи запорами. В темном, холодном карцере не было ни кровати, ни стола, ни стула, так что посаженный сидел или лежал на грязном полу, где через него и на него бегали крысы, которых в карцере было очень много и которые были так смелы, что в темноте нельзя было уберечь хлеба. Они съедали хлеб из-под рук у посаженных и даже нападали на самих посаженных, если они переставали шевелиться. Васильев сказал, что не пойдет в карцер, потому что не виноват. Его повели силой. Он стал отбиваться, и двое арестантов помогли ему вырваться от надзирателей. Собрались надзиратели и между прочим знаменитый своей силой Петров. Арестантов смяли и втолкнули в карцеры. Губернатору тотчас же было донесено о том, что случилось нечто похожее на бунт. Была получена бумага, в которой предписывалось дать главным двум виновникам – Васильеву и бродяге Непомнящему – по тридцать розог.

Наказание должно было происходить в женской посетительской.

С вечера все это было известно всем обитателям острога, и по камерам шли оживленные переговоры о предстоящем наказании.

Кораблева, Хорошавка, Федосья и Маслова сидели в своем углу и, все красные и оживленные, выпив уже водки, которая теперь не переводилась у Масловой и которою она щедро угощала товарок, пили чай и говорили о том же.

– Разве он буянил или что, – говорила Кораблева про Васильева, откусывая крошечные кусочки сахару всеми своими крепкими зубами. – Он только за товарища стал. Потому нынче драться не велят.

– Малый, говорят, хорош, – прибавила Федосья, простоволосая, с своими длинными косами, сидевшая на полене против нар, на которых был чайник.

– Вот бы ему сказать, Михайловна, – обратилась сторожиха к Масловой, подразумевая под «ним» Нехлюдова.

– Я скажу. Он для меня все сделает, – улыбаясь и встряхивая головой, отвечала Маслова.

– Да ведь когда приедет, а они, говорят, сейчас пошли за ними, – сказала Федосья. – Страсть это, – прибавила она, вздыхая.

– Я однова€ видела, как в волостном мужика драли. Меня к старшине батюшка свекор послал, пришла я, а он, глядь… – начала сторожиха длинную историю.

Рассказ сторожихи был прерван звуком голосов и шагов в верхнем коридоре.

Женщины притихли, прислушиваясь.

– Поволокли, черти, – сказала Хорошавка. – Запорют они его теперь. Злы уж больно на него надзиратели, потому он им спуска не дает.

Наверху все затихло, и сторожиха досказала свою историю, как она испужалась в волостном, когда там в сарае мужика секли, как у ней вся внутренность отскочила. Хорошавка же рассказала, как Щеглова плетьми драли, а он и голоса не дал. Потом Федосья убрала чай, и Кораблева и сторожиха взялись за шитье, а Маслова села, обняв коленки, на нары, тоскуя от скуки. Она собралась лечь заснуть, как надзирательница кликнула ее в контору к посетителю.

– Беспременно скажи про нас, – говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку перед зеркалом с облезшей наполовину ртутью, – не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий все ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в змок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке сидит.

– Не закон это! – подтвердила Кораблиха.

– Скажу, непременно скажу, – отвечала Маслова. – А то выпить еще для смелости, – прибавила она, подмигнув глазом.

Кораблиха налила ей полчашки. Маслова выпила, утерлась и в самом веселом расположении духа, повторяя сказанные ею слова: «для смелости», покачивая головой и улыбаясь, пошла за надзирательницей по коридору.

XLVII

Нехлюдов уже давно дожидался в сенях.

Приехав в острог, он позвонил у входной двери и подал дежурному надзирателю разрешение прокурора.

– Вам кого?

– Видеть арестантку Маслову.

– Нельзя теперь: смотритель занят.

– В конторе? – спросил Нехлюдов.

– Нет, здесь, в посетительской, – отвечал смущенно, как показалось Нехлюдову, надзиратель.

– Разве нынче принимают?

– Нет, особенное дело, – сказал он.

– Как же его увидать?

– Вот выйдут, тогда скажете. Обождите.

В это время из боковой двери вышел с блестящими галунами и сияющим, глянцевитым лицом, с пропитанными табачным дымом усами фельдфебель и строго обратился к надзирателю:

– Зачем сюда пустили?.. В контору…

– Мне сказали, что смотритель здесь, – сказал Нехлюдов, удивляясь на то беспокойство, которое заметно было и в фельдфебеле.

  70