очень нудно 
75 
– Не знаю, либерал ли я или что другое, – улыбаясь, сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. – Не знаю, либерал ли я или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни дурны, все-таки лучше прежних.
– А кого ты взял в адвокаты?.
– Я обратился к Фанарину.
– Ах, Фанарин! – морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. – Я бы не посоветовал тебе иметь с ним дело. Фанарин – est un homme taré.[18]
– И еще к тебе просьба, – не отвечая ему, сказал Нехлюдов. – Давно очень я знал одну девушку – учительницу. Она очень жалкое существо и теперь тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней пропуск?
Масленников немного набок склонил голову и задумался.
– Это политическая?
– Да, мне сказали так.
– Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n’abuserez pas…[19] Как ее зовут, твою protégée?.. Богодуховской? Elle est jolie?[20]
– Hideuse.[21]
Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге с печатным заголовком бойко написал: «Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской», – дописал он и сделал размашистый росчерк.
– Вот ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень трудно, потому что переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго смотрю и люблю это дело. Ты увидишь – им там очень хорошо, и они довольны. Только надо уметь обращаться с ними. Вот на днях была неприятность – неповиновение. Другой бы признал это бунтом и сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна, с одной стороны, заботливость, с другой – твердая власть, – сказал он, сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, – заботливость и твердая власть.
– Ну, этого я не знаю, – сказал Нехлюдов, – я был там два раза, и мне было ужасно тяжело.
– Знаешь что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, – продолжал разговорившийся Масленников, – она вся отдалась этому делу. Elle fait beaucoup de bien.[22] Благодаря ей, может быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все изменить, и изменить так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи…
– Ну, благодарствуй, – сказал Нехлюдов, взяв бумагу, и, не дослушав, простился с своим бывшим товарищем.
– А к жене ты не пойдешь?
– Нет, извини меня, теперь мне некогда.
– Ну, как же, она не простит мне, – говорил Масленников, провожая бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. – Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.
Но Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар подскакивали к Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у которой снаружи стоял городовой, он сказал, что никак не может теперь.
– Ну, так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! – прокричал ему Масленников с лестницы.
LI
В тот же день прямо от Масленникова приехав в острог, Нехлюдов направился к знакомой уже квартире смотрителя. Опять слышались те же, как и в тот раз, звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды Клементи, тоже с необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой. Отворившая горничная с подвязанным глазом сказала, что капитан дома, и провела Нехлюдова в маленькую гостиную с диваном, столом и подожженным с одной стороны розовым бумажным колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной вязаной салфеточке. Вышел главный смотритель с измученным, грустным лицом.
– Прошу покорно, что угодно? – сказал он, застегивая среднюю пуговицу своего мундира.
18
человек с подорванной репутацией (фр.).
19
Я знаю, что ты не злоупотребишь… (фр.).
20
Она хорошенькая? (фр.).
21
Безобразна (фр.).
22
Она делает много добра (фр.).
75 
