очень нудно 
99 
А порой находятся клочки с заметками совсем Далеких лет. И жуткое приятство – окунуться вдруг в то молодое время дивных замыслов и бурного кипения ума. Мой приятель, ошалев от непробудной бедности, услышал где-то, что прямо по соседству есть возможность раздобыть немного легких денег. Московский Институт мозга посулил некрупную, но плату – людям, после смерти завещающим свой череп с содержимым для научных изысканий. Он туда понесся, как ужаленный.
– Вы обладаете какими-нибудь уникальными способностями? – сухо спросила его женщина в халате.
– Нет, – ответил мой приятель честно, – я ничем таким не обладаю. У меня совершенно рядовой мозг, и вы его прекрасно сможете использовать для всякого сравнения с нерядовыми.
– Но такие препараты, – возразила неприступная приемщица, – нам поставляют городские морги.
От полного крушения финансовой мечты и от печали, что надежда возвратить долги растаивала прямо на глазах, приятель мой нашел весомый для науки довод.
– Я живу поблизости, – сказал он вкрадчиво, – мой посвежее будет.
А на обороте этого клочка – пометка, лаконичная донельзя: один из собутыльников на той вечерней пьянке носит кличку «Моцарт» – в честь того, что мать его работает уборщицей в консерватории. Но кто это, уже я вспомнить не могу.
А вот еще одна того же времени (шестидесятые года) московская история. Притом, что мне особенно приятно, – связана она с устройством нашей памяти, то есть причастна к мозгу, значит – я не хаотично вспоминаю и не беспорядочно, а по ассоциации, то есть вполне пристойно.
Мне это повестнула женщина, фамилия которой – Коллонтай (такая большевичка знаменитая была когда-то, но рассказчица возможное родство категорически отвергла). И купил ей муж машину. Поначалу она ездила довольно плохо, и однажды на какой-то улице московской повернула, где запрещено. И сразу же возник изрядно пожилой гаишник, козырнул и с вежливой суровостью сказал:
– Нарушили серьезно, дамочка, права давайте, будем штрафовать.
Она дала свои права, покорно приготовившись платить за нарушение. Однако милицейское лицо буквально потемнело от какой-то рвущейся наружу мысли. Он вертел ее права в руках и бормотал:
– Коллонтай, Коллонтай, Коллонтай…
И посветлело вдруг его лицо, он сунул ей права обратно, козырнул и радостно воскликнул:
– Ты же в Ленина стреляла! Проезжай!
Теперь должно быть транспортное что-то.
Есть, конечно. Как-то мне прислала одна женщина записку. Ей рассказывал ее отец. Когда еще был молод он и не женат, повсюду порывался он сорвать цветы доступных удовольствий. И однажды в переполненном автобусе, где все они битком были набиты, попытался все же уболтать соседнюю смазливую девицу. Говорил ей что-то из привычного набора-арсенала, действующего обаятельно и часто безотказно, только девушка ему с нарочной громкостью сказала:
– Парень, ты не только глупости болтаешь, ты еще ими и толкаешься!
Теперь, похоже, надо что-то про любовь. Один мой друг – он родом из Одессы – в юности ходил по пятницам в общественную баню. Там в огромном общем зале были для хозяев местной жизни (то есть для партийной и коммерческой элиты) выставлены бочки для индивидуальной помывки. Сидя в этих бочках, где вода была как раз по горло, отмокали эти люди и вели между собой душевные беседы. Оказавшись как-то рядом, услыхал мой друг отменный диалог.
– С кем ты сегодня? – спросила одна из голов другую.
– С женой, – ответила без удовольствия вторая голова.
– Что так? – сочувственно спросила первая.
– Да день рождения, – откликнулась вторая с омерзением.
Среди клочков, разложенных сейчас на моем письменном столе, – большой бумажный лист, исписанный коряво, но читабельно. Это стишок из давней и распутной молодости автора. Когда-то я его любил читать, потом забыл, он очень быстро потерялся, а теперь возник из долгого небытия, и грех его не напечатать, потому что тоже – про любовь.
- С таким подчеркнутым значеньем,
- с таким мерцанием в глазах,
- с таким высоким увлеченьем -
- то на порыве, то в слезах -
- о столь талантливых знакомцах
- (порой известных не вполне),
- о стольких звездах, стольких солнцах
- она рассказывала мне,
- как будто Пушкин был ей братом,
- и лично Лермонтов знаком,
- как будто выпила с Сократом
- и год жила со Спартаком.
- Как будто Дант дарил ей счастье,
- Шекспир сонеты посвящал
- и, умирающий от страсти,
- всю ночь Петрарка совращал.
- Мне рассказать она спешила,
- что впредь без загса и венца,
- но лишь великому решила
- себя доверить до конца
- блестящих дней своих. И грозно
- она взглянула мне в глаза…
- Плестись домой мне было поздно,
- и я с надменностью сказал,
- что не хвастун, а тоже антик,
- что инженер я и поэт, лентяй,
- нахал, болтун, романтик,
- и чтоб она гасила свет.
- Холодный ветер плакал скверно,
- метель мелодию плела,
- она поверила, наверно,
- и в рюмки водку разлила…
- Плясали тени, плыли блики,
- луну снаружи просочив…
- Так приобщился я к великим,
- попутно триппер получив.
Теперь еще немного про высокую любовь в ее земном (буквально) проявлении. Одна моя знакомая услышала случайно разговор двух молодых российских женщин. Было это, кажется, в кафе. Одна из них похвасталась подруге, что ее так пылко полюбил мужчина некий, что сейчас он собирается в подарок ей купить клочок земли, чтобы на нем построить дом и проживать совместно. И доверительно добавила счастливица:
99 
