Последние отзывы

  99  

А порой находятся клочки с заметками совсем Далеких лет. И жуткое приятство – окунуться вдруг в то молодое время дивных замыслов и бурного кипения ума. Мой приятель, ошалев от непробудной бедности, услышал где-то, что прямо по соседству есть возможность раздобыть немного легких денег. Московский Институт мозга посулил некрупную, но плату – людям, после смерти завещающим свой череп с содержимым для научных изысканий. Он туда понесся, как ужаленный.

– Вы обладаете какими-нибудь уникальными способностями? – сухо спросила его женщина в халате.

– Нет, – ответил мой приятель честно, – я ничем таким не обладаю. У меня совершенно рядовой мозг, и вы его прекрасно сможете использовать для всякого сравнения с нерядовыми.

– Но такие препараты, – возразила неприступная приемщица, – нам поставляют городские морги.

От полного крушения финансовой мечты и от печали, что надежда возвратить долги растаивала прямо на глазах, приятель мой нашел весомый для науки довод.

– Я живу поблизости, – сказал он вкрадчиво, – мой посвежее будет.

А на обороте этого клочка – пометка, лаконичная донельзя: один из собутыльников на той вечерней пьянке носит кличку «Моцарт» – в честь того, что мать его работает уборщицей в консерватории. Но кто это, уже я вспомнить не могу.

А вот еще одна того же времени (шестидесятые года) московская история. Притом, что мне особенно приятно, – связана она с устройством нашей памяти, то есть причастна к мозгу, значит – я не хаотично вспоминаю и не беспорядочно, а по ассоциации, то есть вполне пристойно.

Мне это повестнула женщина, фамилия которой – Коллонтай (такая большевичка знаменитая была когда-то, но рассказчица возможное родство категорически отвергла). И купил ей муж машину. Поначалу она ездила довольно плохо, и однажды на какой-то улице московской повернула, где запрещено. И сразу же возник изрядно пожилой гаишник, козырнул и с вежливой суровостью сказал:

– Нарушили серьезно, дамочка, права давайте, будем штрафовать.

Она дала свои права, покорно приготовившись платить за нарушение. Однако милицейское лицо буквально потемнело от какой-то рвущейся наружу мысли. Он вертел ее права в руках и бормотал:

– Коллонтай, Коллонтай, Коллонтай…

И посветлело вдруг его лицо, он сунул ей права обратно, козырнул и радостно воскликнул:

– Ты же в Ленина стреляла! Проезжай!

Теперь должно быть транспортное что-то.

Есть, конечно. Как-то мне прислала одна женщина записку. Ей рассказывал ее отец. Когда еще был молод он и не женат, повсюду порывался он сорвать цветы доступных удовольствий. И однажды в переполненном автобусе, где все они битком были набиты, попытался все же уболтать соседнюю смазливую девицу. Говорил ей что-то из привычного набора-арсенала, действующего обаятельно и часто безотказно, только девушка ему с нарочной громкостью сказала:

– Парень, ты не только глупости болтаешь, ты еще ими и толкаешься!

Теперь, похоже, надо что-то про любовь. Один мой друг – он родом из Одессы – в юности ходил по пятницам в общественную баню. Там в огромном общем зале были для хозяев местной жизни (то есть для партийной и коммерческой элиты) выставлены бочки для индивидуальной помывки. Сидя в этих бочках, где вода была как раз по горло, отмокали эти люди и вели между собой душевные беседы. Оказавшись как-то рядом, услыхал мой друг отменный диалог.

– С кем ты сегодня? – спросила одна из голов другую.

– С женой, – ответила без удовольствия вторая голова.

– Что так? – сочувственно спросила первая.

– Да день рождения, – откликнулась вторая с омерзением.

Среди клочков, разложенных сейчас на моем письменном столе, – большой бумажный лист, исписанный коряво, но читабельно. Это стишок из давней и распутной молодости автора. Когда-то я его любил читать, потом забыл, он очень быстро потерялся, а теперь возник из долгого небытия, и грех его не напечатать, потому что тоже – про любовь.

• С таким подчеркнутым значеньем,
• с таким мерцанием в глазах,
• с таким высоким увлеченьем -
• то на порыве, то в слезах -
• о столь талантливых знакомцах
• (порой известных не вполне),
• о стольких звездах, стольких солнцах
• она рассказывала мне,
• как будто Пушкин был ей братом,
• и лично Лермонтов знаком,
• как будто выпила с Сократом
• и год жила со Спартаком.
• Как будто Дант дарил ей счастье,
• Шекспир сонеты посвящал
• и, умирающий от страсти,
• всю ночь Петрарка совращал.
• Мне рассказать она спешила,
• что впредь без загса и венца,
• но лишь великому решила
• себя доверить до конца
• блестящих дней своих. И грозно
• она взглянула мне в глаза…
• Плестись домой мне было поздно,
• и я с надменностью сказал,
• что не хвастун, а тоже антик,
• что инженер я и поэт, лентяй,
• нахал, болтун, романтик,
• и чтоб она гасила свет.
• Холодный ветер плакал скверно,
• метель мелодию плела,
• она поверила, наверно,
• и в рюмки водку разлила…
• Плясали тени, плыли блики,
• луну снаружи просочив…
• Так приобщился я к великим,
• попутно триппер получив.

Теперь еще немного про высокую любовь в ее земном (буквально) проявлении. Одна моя знакомая услышала случайно разговор двух молодых российских женщин. Было это, кажется, в кафе. Одна из них похвасталась подруге, что ее так пылко полюбил мужчина некий, что сейчас он собирается в подарок ей купить клочок земли, чтобы на нем построить дом и проживать совместно. И доверительно добавила счастливица:

  99