75 
К концу рассказа я дрожал.
— Ты веришь в призраков, Марта? — спросил я.
Я кожей почувствовал, как она кивнула и, кажется, тихо рассмеялась. Этот смех встревожил меня, и я отозвался слегка сердито:
— Нет никаких призраков. Мертвые не возвращаются, чтобы преследовать живых. Я не верю, что люди куда-то попадают после смерти.
— Даже на Небеса?
— Особенно на Небеса.
— Так значит… — поддразнила она, — ты не боишься мертвых?
— Почему я должен их бояться? Мне нечего стыдиться. — Лицо горело. Почувствовала ли она? — Я не хочу об этом говорить.
— Хорошо, — согласилась она с детской готовностью. — Тогда расскажи мне, как ты провел день.
Я рассмеялся: она говорит как жена!
— Ну правда, расскажи, — настаивала она.
И я рассказал — быть может, больше, чем собирался. Я обнимал ее, как ребенка, и она молча слушала и лишь изредка бормотала что-то одобрительное. Я рассказал ей об Эффи и о том, как стал бояться ее; о своем почти сверхъестественном ощущении, будто я стал призраком в собственном доме; о решении отправить Эффи в психиатрическую лечебницу, где она перестанет быть угрозой; я убежден, говорил я, что она способна меня уничтожить. Эффи теперь знала о нас, хотя я не мог представить откуда, Эффи — враг, молчаливый наблюдатель в тени, дитя-призрак… призрак. Лучше бы она не просыпалась, лучше бы она умерла — Эффи, которая должна была быть мертвой…
Через некоторое время я забыл, что говорю с Мартой, вообразил себя перед престолом Господним, отчаянно торговался с Ним, в Его совершенном тупом безразличии, торговался за свою жизнь…
Я не имел права — теперь я это знаю. Я взял Эффи в жены, когда она была еще слишком молода и не понимала, что такое любовь. Я украл у нее шанс на счастье. Я развратил ее под собственные извращенные вкусы, а когда она мне надоела, решил избавиться от нее. Я знаю, кто я есмь.
И все же, обнимая Марту, ощущая кожей ее теплое влажное дыхание, я разглядел иную возможность, от которой волоски на руках встали дыбом в острой, исступленной ненависти к себе. Слова, что я говорил Марте, звенели в пустоте черепа, благозвучные и натянутые, как струны невидимой арфы под моими веками.
— Нет никаких призраков. Мертвые не возвращаются, чтобы преследовать живых. Я не верю, что люди куда-то попадают после смерти. — Я понял, что повторяю это вслух, прерывая поток мучительной рефлексии. Но я не помнил ни слова из того, что говорил.
Марта оценивающе смотрела на меня. Лицо у нее окаменело. — Генри.
Я вдруг понял, что она собирается сказать, и вздрогнул под мертвящими лучами ее взгляда. Я заговорил, не важно о чем, о чем угодно, только бы не дать ей произнести слова, слово, что безжалостно вибрировало в воздухе…
— Генри.
Я повернулся. От нее не укрыться.
— Помнишь день, когда ты сказал, что любишь меня? Я молча кивнул.
— Ты обещал мне. Ты ведь не лгал? Я колебался.
— Я…
— Ты ведь не лгал?
— Нет. — В голове стучало, рот наполнился горечью, будто я глотнул чистого джина.
— Послушай меня, Генри. — Голос был тихий, манящий, непреодолимый, как смерть. — Ты больше ее не любишь. Теперь ты любишь меня. Правда? Я кивнул.
— А пока она там, я никогда не буду твоей. Тебе придется вечно прятаться. Всегда приходить тайно.
Дыхание вырывалось из моих пересохших губ в невысказанном полупротесте, но ужасающая ясность ее взора заставляла меня молчать.
— Ты говоришь, она уже знает о нас. Она знает, что может уничтожить тебя. Даже если ты запрешь ее — если сумеешь, — этого может оказаться недостаточно. Она может заговорить, может заставить людей слушать. Ты думаешь, ее родные ей не поверят? Все равно разразится скандал. Грязь прилипнет, Генри.
— Я… — Знание того, что она собирается сказать, стеной огня полыхало в голове. Но самое ужасное, я хотел, чтобы она это сказала, чтобы спустила с цепи моих внутренних волков. Любимая Шехерезада! Все плыло как в бреду. Она говорила об убийстве — она говорила о том, чтобы заставить Эффи замолчать навсегда…
На миг я целиком отдался во власть образов, заполонивших сознание, и обнаружил, что меня возбуждает мысль об убийстве — и возбуждение столь жгуче, что почти затмевало мою страсть к Марте… но затем чары Марты вновь завладели мной, и я обвил ее руками, зарываясь лицом в ее сладость и нежность, вдыхая запах сирени и шоколада… Кажется, я плакал.
75 
