очень нудно 
105 
– О, Грейс… мне так жаль… – Он жаждал избавить ее от этой боли, стереть из ее памяти прошлое и подарить ей светлое будущее.
– Все хорошо… теперь все хорошо… Слушай дальше. Мама прожила четыре года. Потом настал конец. Мы хоронили ее, на церемонии присутствовало полгорода – там были сотни людей. И все души не чаяли в моем отце. Он играл с ними в гольф, ходил на все званые обеды… Он был любимцем всего города – так о нем говорили. Все его любили, все ему доверяли. Ни одна душа не знала, каков он был на самом деле. Он был больной… больной человек и… сущий выродок!
После похорон у нас в доме собралась уйма народу – все ели, выпивали, беседовали, каждый считал своим долгом подбодрить и поддержать отца в его горе. Но ему было на все наплевать. У него все еще была я. И не знаю почему, в моем сознании весь этот кошмар был неразрывно связан с матерью. Я делала это ради нее, чтобы он ее не терзал, и наивно предполагала, что теперь, когда ее не стало, он найдет себе другую – желающих было хоть отбавляй. Но ему этого не надо было. «Другой» оказалась я. В самом деле, зачем ему нужен был кто-то еще? И вот, когда все ушли, я убралась, помыла посуду, а потом ушла к себе и заперлась. А он подошел к двери… угрожал ее взломать, а потом достал нож и без труда открыл замок. Потом потащил меня в ее комнату – он никогда прежде этого не делал. Он всегда приходил ко мне… Но сделать это у нее в комнате – это значило бы стать ею, смириться с тем, что это навсегда, что это никогда не кончится – до тех пор, пока один из нас не умрет… И вдруг я поняла, что не могу больше.
Она задыхалась, а Чарльз от ужаса даже перестал плакать – лишь смотрел на нее широко раскрытыми глазами, оцепенев от всего услышанного.
– Я не знаю точно, что произошло потом. Той ночью он чуть было не лишил меня жизни – истязал меня, избивал, насиловал… Он победил. Он отвоевал себе право бить, насиловать и терзать меня до конца моих дней. Я поняла, что приговорена… И тут я вспомнила, что мама держала в ночном столике револьвер. Я не знала, что собиралась сделать – ударить его железной рукояткой, просто напугать или застрелить… Я чувствовала только, что мне было невыносимо больно – я просто обезумела от тоски, страха и боли… Он увидел револьвер, попытался выхватить его у меня – а потом… оружие выстрелило, и меня обрызгало кровью. Пуля попала ему в горло, повредила позвоночник и застряла в легком. Он упал на меня, и я чуть было не захлебнулась в его крови… Больше я ничего не помню до прихода полиции. Я не знаю и по сей день, что именно сделала тогда. Наверное, сама вызвала полицию. Потом – провал, и вот я уже разговариваю с ними, кутаясь в одеяло…
– Ты рассказала им, что он с тобой делал? – взволнованно спросил Чарльз, всей душой желая уничтожить ее прошлое и приходя в отчаяние от собственной беспомощности.
– Конечно же, нет. Ради мамы… я не могла. И – ради него. Я чувствовала, что обязана сохранить тайну – в память о них обоих. Я в своем роде" тоже ведь была безумна – как и он… Именно это всегда случается с женщинами и детьми, попадающими в.такие переделки. Они молчат как немые. Они скорее умрут… Потом пригласили психиатра, чтобы обследовать меня, – нет, сначала меня отвезли в изолятор… а она… Молли потом настояла, чтобы меня перевели в больницу, там врачи и выяснили, что он насиловал меня… впрочем, в медицинской справке стояло «изнасилована в грубой форме неустановленным лицом»…
– Так ты сказала правду в конце концов?
– Очень не скоро. Молли из себя выходила, требуя правды, – она все поняла сама, ей нужно было только мое признание. Но я продолжала лгать и ей. Он все же был моим отцом. Но наконец адвокат меня «сломал» – и я открылась…
– И что потом? Надеюсь, тебя тотчас же освободили?
– Не совсем так. Суд упрямо придерживался версии, что я охотилась за отцовскими капиталами и убила его, чтобы всем завладеть. А «все» – это маленький, к тому же заложенный дом и доля в деле… он был юристом и имел компаньона… но зарабатывал много меньше, чем ты. Впрочем, я не имела права унаследовать даже это, будучи отцеубийцей. Друзей у меня не было. Никто ни о чем не догадывался. Учителя на суде говорили, что я замкнутая и скрытная, дети утверждали, что я странная… что они совсем не знают меня. Легко было поверить, что я просто взбесилась и прикончила его. А его компаньон солгал, утверждая, будто я после похорон только и делала, что спрашивала его о папиных деньгах… А я ни словом с ним не обмолвилась… И потом он заявил, что отец должен ему кучу денег. В итоге он заграбастал все, а мне выделил всего пять тысяч долларов в обмен на обещание никогда больше не показываться в городе и не мешать ему… Я сдержала слово – кстати, я еще не прикасалась к этим деньгам, они на моем счете в банке. Почему-то я не могу заставить себя их потратить… Общественный обвинитель предположил, что именно из-за денег я и пристрелила отца – что я гуляла направо и налево с парнями, а когда в тот вечер пришла домой поздно, папа рассердился и накричал на меня, а я… взяла и убила его. – На губах Грейс появилась горькая усмешка – перед ее внутренним взором проплывало все, до мельчайших подробностей. – Предположили также, что, возможно, я пыталась соблазнить его. Мою ночную сорочку нашли на полу – там, куда он ее швырнул, предварительно разодрав надвое… Вот они и подумали, что это я сама обнажилась перед ним, а когда он с негодованием меня отверг, взбеленилась и выхватила револьвер… Меня обвиняли в предумышленном убийстве – это могло означать и смертную казнь… Мне было всего семнадцать, но судили как совершеннолетнюю. Кроме Молли и Дэвида, моего адвоката, никто не верил мне. Отец был слишком хорош, слишком любим в городке, да что там, он был для всех них само совершенство! И все отчаянно ненавидели меня за то, что я его убила. Даже правда не спасла меня на суде. К тому времени было уже слишком поздно… Так все любили его…
105 
