118 
Ю. Р. : Разве существует писатель без читателя?
О. С. : Существует, конечно. Читатель – это третий. Диалог идет между писателем и мирозданием, а читатель только присутствует. Если, конечно, хочет. Или не присутствует. Это его дело.
Хочется, чтобы с мирозданием. Это возвышает. И местами это правда, сколько ни смейтесь. Только что же это за мироздание, которое не включает в себя читателя? Куда он делся? Неужели просто присутствует, как бедный родственник при оглашении завещания? Знавали мы театральных режиссеров с такими же декларациями. Я, мол, ставлю спектакль для вечности, а зритель – дело третье. Как правило, именно эти режиссеры перед премьерой тайком пробирались в зал и пальчиком пересчитывали зрителей.
По формуле одного из столпов французского романтизма Алоизиуса Бертрана, писатель должен отдать свой талант на благо отчизне, которая, в свою очередь, должна его полностью содержать. Предшественники нынешних "романтиков" так и поступали. Некоторых содержала "отчизна" в виде государственных структур, иных – диссидентские фонды. Потом обстоятельства изменились, государственные фонды урезали, и романтики начали обращаться к различным "капитанам грантам". Именно они финансируют могучие журналы тиражом в 300 экземпляров и прочую нетленку. У мироздания есть фамилия и номер чековой книжки. Кстати, нарочитое пренебрежение читателем – обратная сторона медали, когда наши коллеги начинают меряться тиражами. Инь и ян, близнецы-братья, и сходства между ними больше, чем антагонизма.
Тем не менее, большинство писателей-фантастов все-таки включают читателя в свое мироздание. Говорят с ним, пишут – напрямую или опосредованно – для него. Поймите это правильно: писатель пишет для себя, из вечной потребности творить – и в то же время для него, читателя, собеседника. Такая вот двойственность процесса. Такое вот мироздание. Можно, конечно сказать: ах, они быдло, они для лохов пишут, для "офисного планктона". Но, извините, а в зеркало посмотреть? А классиков перечитать? У того же Шекспира и с вечностью все в порядке, и со зрителем.
Приятно стать в позу: меня читатель не интересует. Но в театре есть сверхзадача спектакля – результат, какого я хочу добиться от зрителя посредством спектакля. Спектакль как инструмент, зритель как объект воздействия, идея спектакля как основная цель воздействия. Надо, чтобы зритель вышел со спектакля ИЗМЕНИВШИМСЯ. Каким образом – вот это и формулирует сверхзадача. В книге то же самое – читатель как часть действия.
Иначе… Писатель глухой ночью заканчивает произведение. И чтобы на него соседи не донесли, берет текст, гладит его трепетной ладошкой, запаковывает в большую жестяную коробку, обвязывает скотчем, идет в сад и закапывает на глубину в два метра!
Вот это правильный подход к творчеству.
Нет, возражает эстет, это неправильный подход. Нужно написать текст, прочитать его шепотом, погладить и… сжечь! Знаете, это суицидный вариант. Верующие люди сказали бы, что это голос сатаны: мы должны уничтожать, а не творить. Нам кажется, что фантастика в данном случае ближе к природе человека и человеческому взгляду на жизнь.
4. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО РОМАНА
Тут мы вспоминали 70-е годы, когда начались лирические отступления на кухне – это было свертывание пространства. А далее пошло свертывание времени . Классическое начало: просыпается герой утром, с похмелья, ему плохо… То есть, история начинается сегодня утром – и заканчивается в лучшем случае завтра. Время закукливается. Можно сказать: ну и что? Ответ прост: конечно, знать историю необязательно. Но также не обязательно помнить о своем детстве. Может же человек нормально жить и работать, не помня – откуда он, кто его родители? Но чего-то в человеке будет не хватать. Очень существенного. Некоторые от этого с ума сходят, а некоторые – ничего, скрипят до самой смерти.
Сейчас с исторической прозой дела обстоят плохо. Нашим товарищам, пишущим исторические романы, в издательствах говорят: "Нет, не надо". В ругаемые времена 70-80-х исторической прозы печатали много – как из истории отечественной, так и всемирной. Был заказ. Конечно, заказ подразумевал определенную тенденцию, хотя при всем злобствовании цензуры была одна неплохая черта: пытались людей просвещать . Сейчас ситуация иная. Сейчас если и предлагается что-либо историческое, то на уровне мультфильма «Князь Владимир». Официальная история все больше смыкается с пропагандой, обществу в целом и читателю в частности требуется знание не исторического материала, а лишь соответствующих выводов. «Рытье» становится занятием небезопасным, даже если материал отстоит от современности на много столетий. Нас уверенно переводят в разряд папуасов, причем не настоящих, а голливудских, без роду, без племени, лишь с талоном на питание в зубах.
118 
