131 
— Теперь Ровен должна знать, мертвы они или нет, — заявила она.
— Дорогая, они мертвы, — сказал Стирлинг. — Тут не может быть вопросов. Их поместили в температурный режим где-то градусов сорок и подключили ко всем известным Ровен мониторам. В них нет и признака жизни. Они — только золотой рудник из тканей и крови, и костей, которые хочет исследовать Ровен.
— О, да, о, конечно же, — негромко и поспешно сказала Мона. Она закрыла глаза. Она выглядела такой потерянной.
— Итак, сумасшедший ученый, должно быть, счастлива.
— Как насчет яда? — спросил я. — Оберон рассказывал, что Эш и Морриган подвергались медленному отравлению взбунтовавшимися детьми.
Стирлинг кивнул.
— В их тканях и крови обнаружились некоторые вещества. Очевидно, им давали мышьяк, кумадин и некоторые другие редкие химикаты, которые воздействуют на мускулатуру. Дозировка могла бы стать смертельной для человека. Но тут скользкий момент. Могли быть еще яды, которые не уцелели в тканях. Кроме того, были еще огромные дозы бензодиазепинов.
— Безжалостный Силас, — прошептала Мона.
— Миравелль или Оберон рассказали что-нибудь еще о жизни Таинственных людей? — спросил Квинн. — Мне кажется, чем больше Мона услышит об этом, тем ей будет легче.
— К черту, — негромко сказала Мона.
Стирлинг продолжил нежно.
— Да, они оба очень много говорили. И адвокаты Эша из Нью-Йорка. У них была очень хорошая жизнь, и она продолжалась года четыре, пока этот подлый Родриго не занял остров. Оберон обожает рассказывать об их поездках и уроках. Миравелль припоминает и добавляет все больше и больше в своей детской манере. Оберон становится нетерпим с ней.
— Где они теперь? — спросил Квинн.
— В Медицинском Центре Мэйфейров. Ровен допустила их этим вечером к тестам.
— О, отлично, и они на это согласились! — сказала Мона. — Почему я об этом не знаю? Двух мертвецов оказалось мало! Лоркин ей недостаточно. Ей немедленно нужны живые! Это Ровен. Она не говорила, что детки выглядят немного осунувшимися? Или она просто вколола им что-то в вену и закинула их на носилки? Хотела бы я организовать достойную оппозицию, но у меня нет для этого настроения. Так пусть же они исчезнут в лабораториях и секретных комнатах Центра. Прощай, милейшая Миравелль!
Увижу ли я тебя снова? Всего наилучшего, о, острый на язык Оберон, возможно ты разозлишь не слишком много медсестер своим губительным остроумием, а то они сделают твою жизнь ужасной. И кто я, Кровавое дитя, чтобы добиваться привилегии видеть этих странных, существующих вне времени созданий, ну разве только для того, чтобы обратить их к будничному миру, в котором они сразу станут жертвами каких-нибудь коварных человеческих эквивалентов Родриго, Лорда Наркоты!
— Мона, Миравелль и Оберона не будут там держать, — сказал Квинн. — Мы можем сами проследить за этим. Ровен не сделает из них пленников. Ты снова без всякой причины видишь в Ровен врага. Скорее всего, мы можем отправиться в Цент Мэйфейров прямо сейчас и повидаться с ними, если желаешь. Никто не может нам помешать.
— Послушать тебя, — сказала Мона со слабой полной нежности улыбкой, — так ты думаешь, что знаешь Ровен, но ты не знаешь Ровен. А присутствующий здесь Возлюбленный босс немедленно стал жертвой ее темных чар, как и Эш Тэмплетон, который отрекся от нее ради своих созданий и не смог спасти их из-за ревности Морриган. О, сама Тьма, о, достойная сожаления Тьма; Лестат, как мог ты найти ее ледяное сердце?!
— Ты используешь Ровен в качестве молниеотвода, — спокойно сказал Квинн. — Какое теперь оправдание для твоей ненависти к ней? Потому что она объявила Эша и Морриган мертвыми? Лестат говорил тебе, что они мертвы. Пойдемте же. Пойдемте все.
Мона тряхнула головой, слова продолжали литься из нее неудержимым потоком:
— И где поминки? Где похороны? Где цветы? Где семья, когда все целуются? Эша и Морриган захоронят на семейном кладбище?
Я придвинулся и взял ее за руку.
— Офелия, — мягко произнес я, — какой смысл усыпать их теперь цветами, какой смысл в поцелуях? "Ужель девичий разум такой же тлен, как старческая жизнь"*. Успокойся моя красавица.
Она ответила мне из Шекспира:
— "Скорбь и печаль, страданье, самый ад она в красу и прелесть превращает[18]…"
— Нет, вернись. Держись.
Она закрыла глаза. Тишина растянулась. Я чувствовал ее прерывистое дыхание.
131 
