очень нудно 
85 
— И что дальше? — спросил я.
— Дальше не будет. Знаешь, кто я? — сочувственно спросил он. — Ты шикарно выглядишь, но ты глуп. Две сотни тысяч баксов за нее. Или бери, или убирайся. Пять секунд, не больше.
Я мягко рассмеялся.
Заглянул в его бессовестные безумные глаза. Громадные зрачки. Гарвардская юридическая школа, торговец наркотиками, дамский угодник. Дрейфует туда и обратно, обратно и туда. Он сверкнул своими гладкими хорошо выбеленными зубами.
— Тебе следовало расспросить обо мне, — сказал он. — Хочешь работу? Я обучу тебя, и тогда многие найдут тебя классным.
— Станцуем, детка, — сказал я. Я пропустил руку под его левую подмышку и крутанул его так, что он врезался в ограду между мной и Моной. Я наклонился над ним, накрыл его рот левой рукой, пока он не успел издать ни звука. Она повернулась и прижалась губами к его шее. Ее волосы оказались замечательной ширмой. Я почувствовал, как жизнь покинула его хрупкие члены, услышал ее жадные глотки, напоследок все его тело содрогнулось.
— Оставь его в живых, — сказал я. Кого я разыгрываю?
Рука на моем плече. Здоровый с глупым взглядом охранник, слишком накачавшийся, чтобы осознать, что вызвало его подозрения и что с ними делать. Но его уже оттащил Квинн и обездвижил, парень с широкой ссутулившейся под тяжестью вечеринки спиной, и Квинн медленно и тихо сосущий его кровь. Как это выглядит со стороны? Будто бы он нашептывает ему что-то на ухо? Скорее всего.
Нахлынула смеющаяся, булькающая, все сметающая на своем пути толпа, на меня едва не налетел официант с его шатким подносом.
— Нет, спасибо, я не желаю выпить, — честно сказал я.
Но мне нравились бледно-золотистые пузырьки в бокалах. И мне нравилось, как пузырится, брызгается и танцует вода в фонтане среди толпы, и мне нравилось, как сияют прямоугольные окна отеля, параллельными сверкающими рядами взлетающие прямо к розовым небу, и мне нравился низкий пронзительный звук саксофона, исполняющего самбу, и сам танец, и трепет листьев деревьев в горшках, — их никто кроме меня не заметил. И мне нравилось… Одурманенный охранник скорчился. Какой-то тип подхватил его под руки, что-то прикидывая, довольный, что здоровяк в его власти. Сутенер был мертв. Опс… Такая блестящая карьера закончилась под забором. Глаза Моны фосфоресцировали. Наркотики в крови.
— Дайте же ему стул, — сказал я первому официанту, которого успел поймать. — Думаю, у него передозировка и ему нужен покой.
— О Боже! — половина бокалов на его подносе врезалась в другую половину.
Посетители повернули к нам головы, зашумели. В итоге толпа переместилась вниз, в вестибюль. Не очень хорошо для торговцев живым товаром.
Прочь отсюда.
Приятная полутьма между этажами. Мрамор и золотые огни, зеркальный лифт, свистящий шорох дверей, яркие пятна ковров. Магазин подарков, напичканный пухлыми розовыми монстрами. Тяжелые стекла, тротуар, грязь, всплески смеха туристов, невинные, надушенные дезодорантами полуголые люди всех возрастов, завернутые в яркие гладкие одежды. Бумажный мусор в желобах, одуряющая жара.
Визгливый вой машин на запруженной толпами улице Свято Чарльза, с бешеной скоростью они мчатся в сторону Канала.
Так много… Много хороших людей… Довольных неизвестно чем.
Глава 20
Мы вернулись в номер. Дальняя комната. Мои возлюбленные на диване. В их крови наркотики, которые начали действовать по дороге обратно, я за столом, но лицом к ним. Я велел ей переодеться. Это короткое блестящее платье оказалось чертовски отвлекающим. А нам следовало обсудить некоторые важные дела, требовавшие незамедлительного решения.
— Ты серьезно? — вопрошала она. — Ты же не можешь на самом деле указывать мне, что носить. Ты же ни на минуту не допускаешь мысли, что я буду тебя слушать. Сейчас не восемнадцатый век, детка. Уж не знаю, в каком ты там рос замке, но я не стану менять свою манеру одеваться под вкус феодальных лордов, не важно…
— Возлюбленный босс, почему бы тебе просто не попросить Мону переодеться, вместо того, чтобы ей приказывать! — сказал Квинн со сдерживаемым раздражением.
— Да, как насчет этого! — сказала она, наклоняясь вперед, вследствие чего ее грудь вызывающе качнулась, отразив сияние сверкающей ткани.
— Мона, дорогая, — сказал я с безупречной чистосердечностью. — Моя радость, моя красавица, прошу тебя, переоденься во что-нибудь менее соблазнительное. Мне тяжело думать, когда я вижу тебя в этом платье. Прости меня, я возлагаю к твоим ногам все свои позорные сластолюбивые желания. Прими мою дань. Мне, проведшему в Крови двести лет, следовало бы обзавестись мудростью и выдержкой, которые бы сделали подобные просьбы невозможными, но, увы, в глубине моего сердца горит человеческий огонь, который так до конца и не угас, и жар того огня мучает меня сейчас, делая таким беспомощным перед твоими чарами.
85 
