Последние отзывы

  74  

— Но он мне не понравился. Я сказала ему, чтобы он отвез меня обратно. Однако я запомнила, как мы сюда добирались. — Она на мгновение высовывает кончик языка, чтобы смочить уголки губ.

Потом — тень и спуск; почва становится более твердой и ухабистой; я слышу под колесами «эдсела» шуршание и улавливаю сосновый запах — в Айове это не редкость! Машина цепляет ветку, что заставляет меня подпрыгнуть и ткнуться носом в рулевое колесо.

Когда Лидия останавливается, мы оказываемся в густой заросли молодого сосняка, старого валежника, плосколистного папоротника и ноздреватого, наполовину вымерзшего мха. Вокруг грибы.

— Видишь, — говорит она, открывая дверь и спуская ноги на землю. Обнаружив, что там мокро и холодно, она застывает спиной ко мне, болтая ногами.

Мы на холме, покрытом неряшливой порослью деревьев и кустарников. Позади нас скошенная пшеница и соевые поля; впереди и довольно далеко внизу, видимо, Коральвиллское водохранилище, замерзшее по краям и покрытое зыбью посредине. Если бы я был охотником, то я бы устроил засаду здесь на холме, запрятался бы глубоко в папоротник и ждал бы ленивых уток, совершающих короткие перелеты от одного поля к другому в поисках пиши. Они низко спустились бы к земле, особенно самые жирные, отражая блестящую гладь воды своими брюшками.

Но тут я наклоняюсь через подлокотник «эдсела» и вытягиваю ноги прямо в маленький зад Лидии Киндли; на какое-то мгновение у меня создается впечатление, будто я выталкиваю ее из машины. Но я лишь дотронулся до ее спины, и она, обернувшись через плечо, заносит ноги обратно и захлопывает дверцу.

В багажнике одеяло и пиво, которое, по словам Лидии, купила выглядевшая постарше соседка по комнате. Кроме того, отличный сыр, теплый круглый хлеб и яблоки.

Перебравшись через спинку переднего сиденья, она разложила еду на заднем, и мы, накинув поверх себя одеяло, устроили что-то вроде уютной палатки. Маленький кусочек сыра прилип к голубой жилке на запястье Лидии Киндли, и она сняла его своим быстрым язычком, глядя, как я наблюдаю за ней; ее скрещенные ноги уставились коленями прямо в меня.

— У вас на локте хлеб, — прошептала мне Лидия, и я идиотски хихикнул.

Она убирает ноги и стряхивает одеяло, чтобы избавиться от крошек; я наблюдаю, как хлеб падает на пол; я вижу, как ее юбка задирается до самых бедер, когда она притягивает меня ближе к себе. На ней детская розовая комбинация с голубыми цветочками, напоминающая мне одеяльце в кроватке Кольма.

— Я думаю, что я люблю вас, — говорит она.

Но я отмечаю размеренность каждого слова, настолько хорошо продуманного, что я догадываюсь: она лишь упражняется в произношении. Словно догадавшись, что что-то не так, она поправляется:

— Мне кажется, что я уверена, что люблю вас. — Прижимая ко мне свою стройную ножку, она переносит вес на бедро и осторожно притягивает мою голову к себе. Мое сердце утыкается в ее колени.

На ее трусиках те же самые проклятые голубые цветочки. Ее цвета — детские; такие веселенькие милые вещички для «юных мисс».

Она снова изгибается и слабо притягивает меня за уши, сознавая, что я вижу ее цветочки.

— Вам не обязательно любить меня, — произносит она, и я снова слышу ту же размеренность упражнений. Я уверен, где-то в студенческой спальне Лидии Киндли лежат блокнотные листики с этими фразами, придуманными как варианты, перечеркнутыми, исправленными, возможно с примечаниями. Мне бы хотелось знать, какие ответы написаны за меня.

— Мистер Трампер, — говорит она, и я целую ее под краем юбки, чувствуя, как напрягаются слабые мускулы. Она притягивает мою голову к своей птичьей грудке; жакет расстегнут, блузка поверх прохладной кожи слегка помята.

— Vroognaven abthur, Gunnel milk, — цитирую я. Нижний древнескандинавский при таких обстоятельствах безопаснее всего.

Слегка вздрогнув, она садится прямо напротив меня, но даже такой горбатый «эдсел» не слишком удобен, и ей приходится долго изгибаться, прежде чем она освобождается от жакета. Мой охотничий пиджак повисает на ручке задней дверцы, Сидя к ней спиной, я ухитряюсь развязать ботинки, пока ее руки проходятся по пуговицам на моей рубашке. Повернувшись к ней, я обнаруживаю, что она уже расстегнула блузку и теперь стоит на коленях, прикрыв скрещенными руками лифчик; ее бьет мелкая дрожь, словно она разделась, чтобы искупаться в холодной реке.

Испытывая едва ли не облегчение, она застывает передо мной полуобнаженная, в ожидании объятий, ее юбка расстегнута, но лишь наполовину стянута с одного бедра. Ее влажные руки скользят по моим ребрам и цепляются за жалкую складку, слегка нависающую над моим ремнем.

  74