очень нудно 
38 
Мужчины разошлись, у костра никого не осталось, и огонь потух. Но от этого только лучше стали видны звезды. Я не хотел спать. Я никогда не хотел спать.
Вдалеке раздался шум. Я слышал крики. Они доносились от подножия холма, еле слышные голоса. Я повернулся в ту сторону и различил в темноте отблески пламени. Я ненавидел то, как они шевелились, эти языки пламени, но мужчины не вставали. Никто не шевельнулся. Мы лежали в темноте. В нашем лагере ничего не изменилось, и на соседних стоянках все осталось по-прежнему. В небольшой долине внизу ржали лошади. Рядом со мной появился Клеопа.
— Ничего не меняется, — сказал он.
— Как ты можешь так говорить? — спросил я. — Мы вот идем вперед и видим, как все становится другим.
Мне отчаянно хотелось, чтобы крики смолкли, И скоро их стало почти не слышно. Зато ярче заполыхало зарево. Я боялся огня.
Потом у подножия послышались жалобные стоны, они становились все громче, приближаясь к нам. Это причитала женщина. Я думал, что скоро она утихнет, но она не замолкала. И вот уже слышны ее шаги — она бежала, тяжело ступая, вверх по склону.
Ее стоны заглушал мужской голос, выкрикивающий в темноте ужасные слова, полные ненависти и злого намерения, он вышвыривал их в ночь, в ответ на женские стоны.
Этот мужчина называл женщину по-гречески блудницей, он говорил, что убьет ее, когда поймает, и страшно проклинал ее словами, которые раньше я никогда не слышал.
Наши мужчины поднялись. Поднялся и я.
И вот уже женские шаги раздаются совсем близко, чуть ниже по склону. Она тяжело дышит и больше не может причитать и плакать. Далекий огонь не дает достаточно света, чтобы разглядеть ее во тьме.
Клеопа с другими мужчинами бросился вперед, и я видел во мраке, на фоне багрового неба, как они потянулись к женщине, как только она появилась. Они толкнули ее на землю позади себя, на одеяла, и застыли, не двигаясь. Я слышал, как дышит беглянка, как она кашляет и всхлипывает, а наши женщины утешают ее, словно маленького ребенка, и тянут прочь, подальше.
Я остался стоять; позади меня замер Иаков.
На фоне далекого пламени я увидел, как по склону поднялся и остановился, увидев нас, мужчина. Он был пьян. От него пахло вином. Я видел, как трясется его голова.
Злобным голосом он призывал женщину, обзывал ее плохими именами — какие я только изредка слышал на базаре, — и такими словами, которые, как я знал, вообще нельзя было произносить вслух.
Потом он замолчал.
Вся ночь вдруг тоже стала беззвучной, только хриплое дыхание мужчины нарушало полную тишину да шелест травы под его ногами.
Женщина издала слабый всхлип — сдавленное рыдание, которое она не сумела сдержать.
И тогда мужчина засмеялся и направился прямо в ту сторону, где стояли мой отец и мои дяди, и они схватили его: один темный силуэт поглотил другой, меньший силуэт. И теперь ночь была полна глухих, но громких звуков.
Все вместе они переместились выше по холму, и мне казалось, что было их очень много, может, и два сына Алфея присоединились к ним, потому что все происходило быстро и раздавалось много звуков. Я догадывался, что это были за звуки. Наши мужчины били пьяного разбойника.
А он уже перестал ругаться и бушевать. В лагере тоже никто ничего не говорил, только женщины шепотом успокаивали беженку.
Потом мужчины ушли.
Не знаю почему, но я не побежал за ними сразу. Когда же я опомнился и рванулся следом, мой брат Иаков сказал мне:
— Нет.
Женщина тихо плакала:
— Я одинокая вдова, говорю вам, нет у меня никого, кроме служанки, а муж умер всего две недели назад, и они набросились на меня как саранча, говорю вам. Что же мне делать? Куда идти? Они сожгли мой дом. Они забрали все. Они сломали то немногое, что я имела. Это негодяи, говорю вам. А мой сын считает, что они борются за нашу свободу. Говорю вам, вся грязь поднимается со дна, а Архелай в Риме, и рабы убивают своих хозяев, и весь мир в огне. — Она причитала без остановки.
Я ничего не видел в темноте и мог только прислушиваться, не возвращаются ли мужчины. Пока их не было слышно. Я весь покрылся мурашками.
— Что они делают с ним? — спросил я Иакова, которого еле различал во тьме.
В его глазах отражался огонь. Внизу, в долине, еще бушевал пожар, но было понятно, что он начинает стихать.
— Ничего не говори, — велел мне Иаков. — Ложись лучше спать.
— Мой дом, — горевала женщина, — мое хозяйство, моя бедная девочка, моя Рива — если они поймали ее, она погибла. Их было так много. Она погибла, погибла, погибла.
38 
