Последние отзывы

  191  

— А что производите вы?

— Дома. Я профсоюзный организатор в группе «Модульный дом Волстат».

Ланарк спросил задумчиво:

— Эти группы… «Волстат», «Алголагникс» и прочие… это их называют «существо»?

— Кое-кто из нас употребляет этот термин. Существо финансирует совет. Институт тоже. Так что оно само предпочитает называться базисом…

— Мне противны громкие расплывчатые названия, за которыми прячется эта сила, — нетерпеливо прервал его Ланарк.

— Так что вы не хотите о них задумываться. — Грант благожелательно кивнул. — Для интеллектуалов это типично. Институт так много раз покупал вас и продавал, что вы стыдитесь упоминать о своих хозяевах.

— У меня нет хозяев. Я ненавижу институт. Совет мне тоже не по вкусу.

— Однако он помог вам сюда добраться, так что он все еще вам небесполезен.

— Ерунда! Помогать другим людям, если тебе это почти ничего не стоит, — самое обычное дело.

— Попробуйте сигарету.

Чем больше злился Ланарк, тем дружелюбней становился Грант.

— Спасибо, не курю, — отозвался Ланарк, немного остывая.

Чуть погодя Ланарк спросил:

— Не скажете ли точно, что такое существо?

— Группа заговорщиков, которые всем владеют и управляют ради собственной выгоды.

— Вы говорите о богатых?

— Да, но не о тех, у кого в изобилии монет и банкнот; богатства такого рода — всего лишь цветные бусы, нужные, чтобы держать в повиновении производителей. Эти же владельцы и управители поступают умнее: они копят энергию. Они вознаграждают себя временем: временем, чтобы думать и планировать, временем, чтобы загодя изучать потребности.

Вошедшие в комнату старик с палкой и смуглый молодой человек в тюрбане затеяли у центрального столба тихую беседу. Грант, чей голос звучал ровно и бесстрастно, вдруг заявил:

— Что мне больше всего ненавистно, это их самомнение. Их институт делит весь народ на победителей и проигравших и называет себя «культурой». Их совет из всех способов жизни допускает только те, что выгодны им, и называет себя властью. Культура и власть якобы две высшие независимые силы, а ведь они всего лишь перчатки, что облекают руки «Волстата» и «Квантума», «Кортексина» и «Алголагникса». А ведь они искренне считают себя базисом. Верят, что на их алчности стоят континенты. Слово «алчность» они, конечно, не употребляют, зовут это выгодой или — между своих, когда не надо притворяться — «поживой». Убеждены, что только благодаря их выгоде люди производят и питаются.

— Может, это и верно.

— Да, потому что они так устроили. Но это вовсе не обязательно. Старики помнят время, когда производители неожиданно стали обеспечивать всех всем необходимым. Не гибли урожаи, не истощались шахты, не ломались машины, однако существо выкинуло в океан горы еды, потому что голодные не могли платить за нее выгодную цену, и дети сапожников ходили без сапогов, потому что их отцы изготовили слишком много обуви. И производители смирились с этим, как будто с землетрясением! Они отказывались понимать, что могут удовлетворить нужды всех людей и наплевать на выгоду. Они бы это поняли, не могли бы не понять, однако совет затеял войну.

— И чем это помогло?

— Поскольку существу не удавалось больше обогащаться, продавая людям произведенные ими же необходимые вещи, оно стало продавать совету вредоносные вещи. Тогда началась война, и вредоносные вещи были использованы для уничтожения полезных вещей. Существо наживалось на возмещении как тех, так и других.

— С кем воевал совет?

— Он раскололся на две части и воевал сам с собой.

— Это самоубийство!

— Нет, самое обычное поведение. Более дельная половина съедает менее дельную и набирается силы. Война — это не более чем насильственный способ сделать то же самое, что в мирное время половина людей делает тихо-мирно: употребляет вторую половину, чтобы получить пищу, тепло, машины и сексуальное удовольствие. Человек — это пирог, который сам себя выпекает и съедает, и рецепт этого пирога — разобщение.

— Я отказываюсь верить, будто люди убивают других людей лишь затем, чтобы обогатить своих врагов.

— А как распознать, кто твой настоящий враг, если семья, школа и работа учат бороться друг с другом и верить, будто закон и приличия исходят от учителей?

— Моего сына этому учить не будут, — твердо заявил Ланарк.

  191