67 
Но Морин уже вскочила на ноги – голубая пелена дыма взметнулась вверх, закрутилась, заколебалась на уровне ее талии – и выкрикнула:
– Ничего вы не понимаете. Почему вы отказываетесь понять?
– Когда я говорю тебе о том, что чувствую, ты заявляешь, что у меня снисходительный тон.
– Черт бы вас всех побрал! – И Морин пулей вылетела из холла.
Кейт пошла к себе. Через несколько минут к ней без стука вошла Морин; Кейт сидела на стуле у окна и сосредоточенно разглядывала прохожих, их ноги, мелькавшие словно ножницы, – казалось, будто пленка соскочила во время демонстрации фильма и верхняя часть одного кадра (растения, спроецированные солнцем на стену) соединилась с нижней частью другого (ногами без туловищ).
– Филипу приспичило жениться на мне, – сказала она. – Говорит: «Выходи за меня, умоляю. Я тебя люблю. У тебя будет дом, машина и трое малышей».
– Ну и?..
– Удивительно, как это вы еще не спросили: «А ты его любишь?»
– А что, твоя мама именно так спросила?
– О, моя мама! А впрочем, действительно, она именно так и спросила. И я себе тоже задаю этот вопрос.
– А чем тебе не угодила твоя мама?
– Ничем. Просто она такая никчемушка. Такая… Кому же захочется брать с нее пример? Почему вы, взрослые, никак не можете… впрочем, это не мое дело. Только я все же хочу знать ваше мнение.
– Поступай как знаешь, я тебе в этом деле не советчица.
– Тогда какое же преимущество дает ваша пресловутая опытность?
– Никакого, по-моему.
– Я пригласила его сегодня на ужин. Вы не хотели бы познакомиться с ним поближе?
– Почему так официально?
– А он очень официальный. Из принципа.
– Вот как? («За этим что-то кроется», – подумала Кейт.)
– Он из этих, новых… неофашистов – так их называют. Вам это что-нибудь говорит?
– Лично я ни с одним еще не встречалась. Но мой младший сын ходил однажды на какое-то их сборище и сказал потом, что их оговаривают. Чувствовалось, что они его заразили.
– Ну, еще бы! Закон и порядок. Духовные ценности. Ну и, конечно, сам чувствуешь себя последней мразью – что может быть привлекательнее?
– Ну ладно, я не прочь узнать его поближе.
– В восемь часов, – сказала Морин, выходя из комнаты.
Стол в кухне был накрыт скатертью. На нем стояли три прибора и уже откупоренная бутылка вина.
Кейт постаралась выглядеть в этот вечер более или менее прилично. Морин же, наоборот, желая самоутвердиться, оделась вызывающе. Лиф ее платья из бежевых кружев с глубоким вырезом был без чехла, так что просвечивали груди с сосками, обведенными как глаза. Лицо Морин было покрыто толстым слоем грима.
На Филипе была новая форма, представлявшая собой некоторую модернизацию старой, – впрочем, изменилась не столько сама одежда, сколько манера ее носить. Джинсы, но не выцветшие и мятые, а глубокого синего цвета и жесткие – хоть ставь. Хлопчатобумажная рубашка, тоже темно-синяя, плотно облегающая фигуру. Куртка военного покроя с пуговицами и петлицами в тон джинсам и рубашке. Под курткой виднелся узкий черный галстук. Стрижка тоже вполне современная – не бобриком, как носили раньше, а вариант прически под пажа, когда волосы падают шапкой вниз прямо от темени, без намека на пробор. Такая прическа делала его похожим на мальчишку – хотелось запустить руку ему в волосы и взъерошить их. В недалеком будущем он, надо полагать, сменит эту прическу на более строгую. Так или иначе, Филип производил впечатление человека аккуратного, настороженного, готового что-то делать, как-то себя проявлять. Однако последнее было вроде бы не природным качеством, а скорее результатом воли – коллективной воли. Одного взгляда на этого подтянутого, гладко выбритого юношу с неожиданно яркими губами, пухлыми деревенскими щечками и глазами, из которых так и брызгало желание произвести благоприятное впечатление, было достаточно, чтобы понять, что его истинная суть совсем иная. Но прежде всего бросалась в глаза его уверенность в том, что именно он является носителем нового, находится на самом гребне восходящей волны; что одного его присутствия достаточно, чтобы все джерри, томы, дики и гарри померкли разом; что вся армия длинноволосых, пестро одетых хиппи, анархистов и фрондирующих юнцов, которые совсем недавно с гордостью несли на себе печать времени, – все они рядом с ним мелки, вульгарны и призрачны: тени, которые исчезнут, стоит появиться Филипу.
Подобно тому, как некоторое время назад неожиданно вошло в жизнь целое поколение молодежи (нет, не дети Кейт – они еще были слишком малы тогда, им пришлось, подрастая, уже приспосабливаться, копировать других) со своим особым жаргоном, манерами, политическими и социальными идеями – миллионы молодых людей, похожих друг на друга, как две капли воды, – так и теперь, очевидно, настало время новых метаморфоз. И носитель их – Филип? Нет, он, пожалуй, переходный тип; через какое-то время он сойдет со сцены. А пока обаяние его личности было неотразимо – это было обаяние безграничной самоуверенности. Ему не приходилось тратить лишних слов, чтобы доказать, что его идеалы в тысячу раз привлекательнее, нежели анархические устремления и болтовня разных там недотеп – а именно такими выглядели они на его фоне, – которые увиваются вокруг Морин, скользят по ее жизни, не оставляя в ней следа.
67 
