очень нудно 
46 
Он сощурился. Он был потрясен.
Мама вернулась. Она внесла сундук, который был для нее слишком тяжел, и Мара с Есфирью бросились ей на помощь, подхватили и поставили сундук на пол перед нами.
Несколько десятилетий он был спрятан, этот сундук, с тех самых пор, как мы возвратились из Египта. Иаков этот сундук видел. Иаков знал, что это такое, но другие мои братья не видели его ни разу, поскольку были сыновьями дяди Клеопы и родились после меня. Никто из молодежи его не видел. Может быть, мальчики, собравшиеся в комнате, никогда и не слышали о нем. А Мара и Маленькая Мария даже не подозревали о его существовании.
То был персидский сундук, отделанный золотом и изумительно украшенный вьющимися лозами и фанатами. Даже ручки у сундука были из золота. Он сверкал на свету, яркий, как золотое ожерелье Авигеи.
— Все тебе мало, а, Иаков? — спросил я.
Мой голос звучал совсем тихо. Я боролся с подступающим гневом.
— И ангелов, заполнивших небо над Вифлеемом, и пастухов, пришедших к дверям конюшни, чтобы рассказать матери и отцу о пении ангелов, даже этого тебе мало. И самих волхвов, богато одетых мудрецов из Персии, которые прошли по узким улицам Вифлеема со своим караваном, ведомые звездой, залившей светом Небеса! Мало тебе того, что ты собственными глазами видел, как они поставили этот сундук у моей колыбели. Нет, тебе мало, все время мало, всего мало. И слов нашей благословенной родственницы Елизаветы, матери Иоанна бар Захарии, сказанных ею перед смертью — когда она пересказывала нам те слова, что произнес ее муж, нарекая своего сына Иоанном, когда она рассказала нам об ангеле, который явился ему. Нет, тебе и этого мало. Мало тебе даже слов пророков.
Я замолчал. Он был напуган. Он попятился назад, и мои братья неуверенно отодвинулись от меня.
Я сделал шаг вперед, и Иаков попятился еще.
— Да, ты мой старший брат, — сказал я, — и ты глава семьи, и я должен тебе повиноваться, и я должен все от тебя терпеть. И повиновение, какое я выказывал, я буду выказывать, и терпение, какое имел, буду иметь, и вместе с ним уважение к тебе, человеку, которого я люблю и всегда любил, зная, кто ты и что ты, что тебе довелось вытерпеть и что все мы вынуждены терпеть.
Он лишился дара речи и задрожал.
— Но пока что, — проговорил я, — пока что послушай.
Я протянул руку и открыл сундук. Откинул крышку. Оглядел содержимое: блестящие алебастровые сосуды и огромное количество золотых монет в обтянутом гобеленом ящике. Я поднял его. Высыпал монеты на пол. Они покатились, сверкая.
— Пока что послушай, — повторил я. — Это принадлежит мне, было подарено мне при рождении, и я отдаю это на свадебное платье для Авигеи, на ее кольца, на ее браслеты и в счет всех богатств, отнятых у нее, я даю это на свадебный полог для нее. Я отдаю это ей! И, брат мой, говорю тебе сейчас: я никогда не женюсь. И золото — мой выкуп за это право!
Я указал на монеты.
— Мой выкуп!
Он беспомощно посмотрел на меня. На раскатившиеся монеты. Персидские монеты. Чистое золото. Самое чистое золото, из которого только можно отлить деньги.
Я не смотрел на монеты. Когда-то давно я уже видел их. Я знал, как они выглядят, знал, каковы они на ощупь, сколько весят. Я не смотрел. Но я видел, как они мерцают в темноте.
Все расплылось у меня перед глазами, когда я взглянул на Иакова.
— Я люблю тебя, брат, — сказал я. — Но теперь оставь меня в покое!
Его руки поникли, пальцы неуверенно шевельнулись. Он потянулся ко мне.
Мы стояли, протянув друг к другу руки.
Но в дверь постучали, коротко постучали, а затем еще и еще.
Снаружи послышался громкий голос Иасона:
— Иешуа, открой нам. Иешуа, открой сейчас же!
Я уронил голову на грудь и скрестил руки. Посмотрел на маму, выдавил из себя улыбку, и она погладила меня по шее.
Клеопа открыл дверь.
Оттуда, из водяной завесы, возник рабби под шерстяными покрывалами, а за ним — Иасон, точно так же прикрытый от дождя. Дверь захлопала на ветру, порыв ветра пронесся по комнате, словно дикий зверь. Клеопа задвинул засов.
— Иешуа, — сказал рабби, не говоря ни слова остальным. — Ради самих Небес, прекрати это.
— Прекратить что? — не понял Иаков.
— Дождь, Иешуа! — искренне взмолился рабби из темноты шерстяного капюшона. — Иешуа, это же наводнение!
— Иешуа, — подхватил Иасон, — Назарет смоет. Все емкости, все миквы, все кувшины полны. Мы посреди озера! Не хочешь посмотреть? Не хочешь послушать? Неужели ты не слышишь?
46 
